Игорь Болгарин - Гуляйполе [litres]

– Ты брось эти словечки! Ну, насчет жидов! – угрюмо оборвал его матрос. – Жидов больше нету, а есть граждане еврейской национальности. А говорит он в самую точку. Ежели хозяев не будет, значит, и денег не будет. Правильно говорит.

– Да мы чего! – оробел мастеровой. – Не будет, так и не будет. Мы к им не шибко привыкшие.

– Да, и любовь станет свободной! – продолжал выкрикивать Спиноза. – Брак будет заключаться без участия церкви и государства… и так же расторгаться! Вот вы, гражданин и гражданка! – Палец Шомпера отыскал среди собравшихся мастерового и его подругу. – Вы молоды, красивы, свободны! Разве вы против неподневольной, яркой, лебединой любви?

– Во как загнул! – отозвался мастеровой и вновь толкнул подругу в бок. – Ты как, Тонька, насчет лебединой?

Тоня смутилась и уткнулась носом в платочек, скрывая лицо.

Шомпер между тем уперся близоруким взглядом в Нестора, но не узнал сокамерника в солдатике с черными очками. Махно протиснулся поближе.

– Вот перед вами слепой солдат, страдалец несправедливой войны, жертва царизма! – продолжал Шомпер, направляя палец на Махно. – Он уже не увидит свободу, но он почувствует ее всем сердцем! Заря новой жизни будет светить и ему!

Махно оказался совсем близко от Шомпера, дернул его за штанину:

– Слазьте, Исак Матвеич! Дайте другим покричать!

– Нестор, ты? – ахнул Шомпер. – Ну не признал, прости!..

Неподалеку они нашли небольшой, но уютный трактир, в котором и в это нищенское время в меню значились щи, кровяная колбаса и вобла, а из напитков тайно, из-под стойки, подавали кальвадос. Слово для России было неведомое и даже загадочное, а потому особо привлекало внимание пьющего народа. По вкусу напиток напоминал смесь денатурата с гуталином. Но все же при сухом законе – алкоголь. В ценнике, для инспекторов, его обозначали как «гишпанский лимонад».

Присели в нешумном уголке. Нестор снял очки, и Шомпер радостно сказал:

– Ну вот! Теперь узнаю.

– Вы хоть домой наведались? Чи сразу – на митинги? – улыбнулся Нестор.

Исак Матвеевич выпил кальвадосу и размяк.

– Был… Пока я мучился в тюрьме, моя Нина променяла меня на пожарного, – поочередно вытирая слезящиеся глаза и нос, всхлипывая, стал рассказывать Шомпер. – Его каска висит в моей прихожей как сияющий символ пошлости. Теперь у меня нет ни Нины, ни квартиры, но… – Шомпер гордо вскинул голову, – тем ярче мое ощущение свободы!

– Где же жить будешь, Исак Матвеич? – спросил Нестор. Сочувствие заставило его перейти на «ты».

– В клубе Союза анархистов, на Дмитровке. Присоединяйся, Нестор! Там хорошо! Беседы текут… ну, как у нас в камере.

Нестор хмыкнул.

– А может, поедем до нас, на Украину? – спросил он. – Далась тебе эта Москва. А у нас будешь первым человеком. Там таких, как ты, ораторов нету. Наши заслушаются. Мы, хлеборобы, со словами не очень. А сейчас такое время, шо слова нужны! Соловьиное время!.. – Он глядел, как Шомпер жадно хлебал оловянной ложкой жиденькие щи, усеивая капустной лапшой бороду, и продолжал: – Нам бы про землю понять… як взять ее? Як анархическую власть на селе установить? Шоб и анархия, и новый порядок – все разом. На одной грядке… Ты бы, Исак Матвеич, зажигав людей своими речами, а я при тебе дело бы делав…

– Дело, Нестор, будет делаться здесь, в Москве! – категорически заявил Шомпер, насытившись. – Здесь столица анархии! Петроград что! Холодный город, чиновничий. А Москва, она горячая, вольнолюбивая! Отсюда свет анархии распространится на всю Россию. И на твои края тоже.

– Да это як знать. – Махно хитро сощурился. – А может, столица анархии будет именно у нас, в Гуляйполе?

Шомпер тихонько, прикрывая ладонью рот, страдающий отсутствием нескольких зубов, засмеялся:

– О, прекрасные мечты!..

На улице они обнялись.

– Свидимся ли? – спросил Шомпер, плача. – Куда нас революция занесет?

– Меня – так на Брянский вокзал, – ответил Нестор, отстраняясь и поправляя темные очки. Вздохнул: – Жаль, не хочешь со мной. Очень нам на селе ораторы нужны. Народ сейчас слово ловит в оба уха. Жадный на вольное слово, заскучал при царе! Не попов же слухать! Им революция как таракан в ухе! А то поехали? А?

– Нет. Я нужен тут, – убежденно сказал Шомпер. – Отсюда все начнется.

Все еще шмыгая носом, он достал из кармашка жилетки простенькие серебряные часы, «дутые», выпуклые, тяжелые – такие носили приказчики, но на цепочке – и протянул их сокамернику:

– Прими, Нестор! На память!

– Да шо ты, Исак Матвеич, – даже рассердился Махно. – Як можно! Тебе самому они не меньше, чем мне, нужны.

– Бери, бери! Мне Зяма «Лонжин» обещал подарить. И подарит, я знаю. Он любит пыль пускать в глаза, банкирский сынок… Но он добрый! – Шомпер сунул часы Нестору в карман шинели. Заботливо посоветовал: – Ты только их подальше спрячь. – И снова всхлипнул: – Все ж дорога впереди. Опасная, я так понимаю, дорога!

На перроне была толчея. В зеленый вагон пыталась вломиться толпа.

– Билеты, граждане! Билеты! – тщетно взывал кондуктор.

– Какие билеты? – возмутился матрос. – Я на Черноморский флот еду кровь проливать! А ты – билеты! – Он протянул руку Нестору: – Давай, солдат! А то сомнут! Свободный народ, чего с него возьмешь? – И втащил Махно в вагон.

…Бежали за окном деревья, проносились смутные пейзажи. Дождь заливал стекло.

– Далеко направляешься? – спросил у Нестора матрос.

– В Гуляйполе.

– Где ж это?

– В степи.

– И что там у вас, в Гуляйполе?

– Земля.

– Много?

– Много, – усмехнулся Нестор. – От края до края. Як твое море…

Поезд остановился в Гуляйполе. Это уже была не та чинная и чистенькая станция, как раньше. Теперь прямо на дощатой платформе, на просторном перроне раскинулся огромный базар. Шум, гвалт. Груды мусора. И поезд, что подкатил к Гуляйполю, тоже был базаром, только на колесах. С площадок, с крыш, из окон вагонов соскакивали люди. Много солдат, то ли собирающихся на фронт, то ли бегущих оттуда, мужики и бабы с одичавшими взглядами, многие в полувоенном сукне: война раздевает, война и одевает. Вклинивались в толпу, размахивая привезенным на продажу.

– Картопля! Картошечка! З укропчиком, з шкварочкамы!.. – звучали голоса торговок.

– Чоботы военни, мной не брошени, вамы не ношени! – поднимал над собой сапоги солдатик. – Пидметкы бычачи, голенища свынячи! Два рубля – обувка твоя!

– Рядно! Рядно! Две штуки беры – всей родне на штаны. А если на онучи, так еще лучше!

– Сало гуляйпольске! Соломлою смалене! Съешь шматок – прожывеш лышний годок!

Не только станции на Украине изменились, но и язык стал несколько другим. Война еще сильней перемешала Россию и Новороссию. Московский, курский, рязанский говоры все больше проникали в степной суржик.