Игорь Болгарин - Гуляйполе [litres]

– А я, товарищи, стихи сочинил, – вдруг тихо и словно бы удивляясь себе, сказал Нестор. Видимо, ожидание чего-то необычного побудило его на это признание.

– Прочитайте! – попросил Аршинов с любопытством.

Нестор долго собирался с духом. Откашлялся, решаясь, и громко начал:

Ну а дальше я еще не все продумал, – смущенно закончил Махно. – Шо-то про солнце, шо светит над всей анархической землей, про счастье для всех, а не для кучки богатеев…

– Прекрасно! Не знаю, как там с точки зрения словесности, но по мысли… Что ж вы раньше молчали, Нестор? – пришел в восторг Шомпер.

– Вполне… – хмыкнул Зяма. – Вот только порфиры, они, знаете ли, не из металла. Это такие багряные одежды монархов.

– Перестаньте, Сольский! – возмутился Шомпер. – Цените народный порыв к революционному творчеству!

– Хорошо, Нестор! Хорошо! – одобрительно пробасил Аршинов.

А в глубине тюремного замка «Интернационал» сменился «Варшавянкой»…

– Я не усну сегодня, – прошептал Шомпер. – Это необыкновенная ночь. Я чувствую: это ночь перед рождеством новой светлой эры!..

…«Бра-атский союз и свобо-ода – вот наш девиз боевой…» – звучало неизвестно где, на каком-то из этажей…

В камере раздались всхлипывания. Аршинов зажег спичку.

Шомпер рыдал, размазывая по щекам слезы.

– Я счастлив, я счастлив, – повторял он.

Вскочили они ни свет ни заря. В коридоре были слышны громкие возбужденные выкрики, топот множества ног, лязг открываемых запоров.

Ждали молча, стараясь скрыть волнение… Михалыч со связкой ключей куда-то исчез, и все же дверь камеры открылась, и в нее ввалилась весьма живописная группа.

Первым вошел взъерошенный поручик в наброшенной на плечи шинели, с большим красным бантом над клапаном френча, за ним – гимназист в сбитом набок синем картузе с серебряными веточками на околыше, тоже с красным бантом. И еще в камеру протиснулись и стали у двери два господина в котелках, мастеровой человек да трое солдат с винтовками, к штыкам которых были привязаны красные банты.

– Граждане новой России! – провозгласил поручик. – Отныне вы не политические заключенные, не бесправные жертвы царизма. Царь свергнут! Комиссия по всеобщей и полной амнистии освобождает вас без всяких условий!..

– Ур-ра! – закричал гимназист. Ошеломленные арестанты нестройно и без воодушевления поддержали его. Все было слишком неожиданно и походило на не до конца отрепетированный спектакль.

Гимназист, чувствуя, что ожидаемый пафос в этой камере отсутствует, громко и с завыванием стал перевирать Пушкина:

– Оковы тяжкие падут, тюрьмы… э-э… все рухнут! И свобода вас встретит с бодростью у входа, а братья меч вам отдадут!..

Он поочередно пожимал руки арестантам. С иными обнимался.

– На свободу, граждане! – призывал поручик. – В светлое будущее!

Потом они шли по коридору, неся связки книг и некоторые свои пожитки. Самая большая стопка книг была у Нестора.

Повсюду в длинном коридоре двери камер были открыты, группа «освободителей» отпирала еще одну. Надзиратель трясущимися руками возился с замком. Рядом с ним наготове стоял тюремный кузнец с тяжелым молотом в руках.

– Ваш благородь, – вполголоса сказал надзиратель поручику, – только предупреждаю: в энтой камере что ни на есть самые отпетые уголовники и всякие фармазоны. Их что, тоже в светлое будущее?

– Во-первых, я не благородие… Нет больше благородий, а я – гражданин поручик, – ответил офицер с бантом. – А во-вторых, выпускай всех. Они тоже жертвы царизма…

– Жертвы неравенства и эксплуатации! – выкрикнул гимназист в открывающуюся дверь камеры. – Пожалуйте на свободу, граждане пролетарии! Ур-ра!..

Первым из камеры появился всклокоченный, небритый, весь покрытый татуировками блатной тип в дырявой тельняшке, следом, озираясь, потянулись остальные, не менее колоритные…

– Ваш контингент! Радуйтесь! – сказал Трунов Шомперу. – Волшебное превращение домушника в домашнего пуделя.

– Не кощунствуйте! – закричал Шомпер. – Ренегат! – И он толкнул своего антагониста связкой книг. – Насмешник! Вам бы лучше оставаться в камере!

– Нет уж, лучше вам! – ответил Трунов и тоже толкнул сокамерника своей связкой. Книги Шомпера рассыпались, и тот, негодуя, схватил идейного противника за грудки:

– Вы… вы… В такую светлую минуту, когда Россия находится…

– …В стадии волшебного превращения в царство свободы… – весело продолжил фразу Трунов.

– Да! Вот именно! И не надо ерничать!

Шомпер повалил Трунова на пол и сам упал вместе с ним. Они катались по полу. Пытались встать.

Проходящие мимо уголовники скалили зубы:

– Зырь, политики книжки не поделили.

– Не книжки. Эти… лозунги. У них лозунги. Я знаю. «Соединяйтесь» и еще чего-то…

Полуголый, расписанный татуировками уголовник крепкими руками, как два мешка, поднял с пола Трунова и Шомпера.

– Айда с нами, политики! – со смехом предложил он. – У нас самый лучший лозунг: «Братва, жратва, гульба!»

Трунов связывал рассыпавшиеся книги.

– Я сам, я сам, – бормотал Шомпер.

Махно мрачно смотрел на происходящее: вот так, в полукомическом виде предстало перед ним освобождение, о котором он столько лет мечтал.

В конце коридора их остановили две барышни в белых косынках с красными крестами:

– Граждане! Граждане! Ну не в таком же виде на улицу! Пройдите вон в ту камеру. Там мы собрали кое-какую одежду!..

Они исчезли за железной дверью. И минут через десять вышли, все в одинаковых серых солдатских шинелях без погон. Но Трунов был в папахе с вырванной кокардой, а Нестор, Сольский, Аршинов и Шомпер – в котелках и шляпах. Из-под шинелей выглядывали полосатые брюки каторжников, за плечами у каждого были солдатские котомки, в которые они уложили книги. В руках по бумажной ярко-красной розе. Подношение демократии. Символ!

Несколько уже переодетых бутырцев оглядывали друг друга, о чем то спорили, смеялись. Высокий сутуловатый заключенный с острой, клинышком, бородкой осмотрелся по сторонам и остановил свой взгляд на Несторе.

– Прошу прощения, брат, они одели всех нас как для цирка, – обратился он к Махно. У незнакомца был низкий грудной голос и неистребимый польский акцент. – Не согласитесь ли поменяться головными уборами? Под вашу шинель вам больше пойдет моя солдатская шапка, чем шляпа..