Игорь Болгарин - Гуляйполе [litres]

– Мы – други, – буркнул Махно.

– Вот именно. Мы мечтатели, – резким, скрипучим голосом профессионала, которому до чертиков надоело возиться с болезнями, заметил врач в пенсне. – Однако помолчите…

Он снова, приставив к груди Нестора деревянную трубочку, прослушивал его дыхание. Удивленно посмотрел на коллегу:

– Никаких следов былой крепитации. Как будто и не было туберкулеза. Вот она, выносливость наших аборигенов! Просто удивительно!.. В анамнезе черт знает что понаписано, а я ничего не нахожу. Хоть сейчас в пластуны!

– А с чого это така проверка? – насторожился Махно.

– Общая, дорогуля! Общая… для молодых арестантов. На случай, если Родина призовет вас в добровольцы. «Батальоны смерти», слышали про такие? Французы показали пример! Но первые – немцы. Тодтбатальонен. Иначе еще: штурмтруппен.

– Французы, немцы… У ных свои болячки, свои смерти, – проворчал Махно. – А мы прости арестанты… каторжники…

– Кто знает, что будет завтра, – сказал худой врач. – А насчет пластунов это я как бы… иносказательно. В том смысле, что по здоровью вы вполне годитесь.

– Значить, отпускаете? Могу вернуться в свою камеру? – с надеждой спросил Нестор.

– Не торопитесь. Мы еще вас понаблюдаем. Убедимся, что вы полностью выздоровели. – И, обернувшись к коллеге, худой врач повторил: – Все же удивительно, Иван Корнеевич! Я этот случай обязательно опубликую в «Медицинише вохеншрифте» в Санкт-Петер… ну, в Петрограде. У доктора Рудольфа Ванаха. Чтоб на всю Европу!

– Какие еще Европы, бог с вами, Карл Иванович! – Полный, топорща усы, замахал своей похожей на детскую дудочку слуховой трубкой. – Вся Европа воюет. Кого сейчас могут заинтересовать случаи выздоровления от банального туберкулеза? Гибнут миллионы людей! Нас надо лечить от сумасшествия! Вот проблема-с!

Высокий нахмурился, пенсне слетело в его левую ладонь.

– Однако вы революционер, Иван Корнеевич!

– Возможно. А кто из думающих людей сейчас не революционер?

Нестор с интересом слушал. Да, что-то происходило в России. Газеты, которые им приносили, о чем-то умалчивали. Если уж даже врачи, не опасаясь больного, так разговаривают!..

В камере Шомпер беспокойно ходил от окна к двери и обратно.

– Зачем им потребовался Махно? – спрашивал он.

– Что, Исак Матвеевич, боитесь, как бы не прервался ваш эксперимент по превращению неграмотного моряка Эдмона Дантеса в анархического графа Монте-Кристо? – язвительно спросил Зяма Сольский.

– Перестаньте ерничать! – рассердился Шомпер. – Это не эксперимент, это школа! Он на лету схватывает наши теоретические истины! Благодатнейший материал!

Сольский взял с тумбочки Махно одну из книг. Порядком зачитанную.

– И вот что любопытно, господин аббат Фариа, – сказал он Сольскому. – Я заметил: наш воспитанник сменил множество книг, а эту читает по вечерам постоянно. – Он стал бегло ее пролистывать. – «Вадим». Юношеское сочинение Лермонтова. Помните? Главный герой – бунтарь, пугачевец, хоть и благородного происхождения. Маленький, горбатый человечек, но вождь восставших. Демоническая личность… Посмотрите, на что Махно обратил внимание!

– Перестаньте, Зяма! Вы вторгаетесь в приватную область! – рассердился уже и Аршинов.

– Ну что вы, Петр Андреевич! Это же, извините, наш общий ученик, и мы должны знать ход его мыслей… Вот… карандашиком подчеркнуто: «…они боялись его голоса и взгляда, они уважали в нем какой-то величайший порок, а не безграничное несчастие, демона, но не человека…» Каково, а?

Высокопарно откликнулся Трунов:

– Юношеский романтизм! Слабая проза!

– Не скажите, – возразил Зяма. – А вот еще! Извольте! Совсем не романтизм! «…Этот взор был остановившаяся молния, и человек, подверженный его таинственному влиянию, должен был содрогнуться…» И дальше: «…Вадим имел несчастную душу, над которой… единая мысль могла приобрести неограниченную власть. Он должен был бы родиться всемогущим или вовсе не родиться…» Товарищи, в душе нашего Нестора тоже творится нечто, чего мы не знаем. Он рвется ввысь, как и этот Вадим, но впереди – годы тюрьмы! Не делаем ли мы несчастным этого человека?

– Простите! – резанул воздух ладонью Шомпер. – Но первое же крупное поражение на фронте, а оно не за горами – и никакой тюрьмы. Это говорю вам я, Исак Шомпер…

– По кличке Спиноза, – закончил Трунов. – Новый пророк!

– И горжусь этой кличкой! – вскинул голову Шомпер. – А пророчество мое сбудется. К нашему общему удовольствию!

К осени Нестора отпустили из тюремной больницы, и он в сопровождении надзирателя вновь встал на пороге пятой камеры. Встретили его радостно, шумно.

Надзиратель Михалыч, переждав шум, оглядел всех и таинственным шепотом объявил:

– Господа, я сильно извиняюсь, но сегодня обеду с трактиру не будет… А баланду счас привезут.

– Да черт с ним, с обедом! – сказал Аршинов. – Газет почему третий день нету?

– Не выходят! – с каким-то виноватым видом ответил Михалыч и выскользнул из камеры.

Заключенные переглянулись. Шомпер подпрыгнул:

– Что-то случилось, товарищи! Что-то произошло!

Они стали прислушиваться. Из коридора доносились поспешные шаги, громкие выкрики, совсем не похожие на тюремные команды и указания…

– Стучите соседям, Петр Андреевич! – попросил Сольский. – Может, у них какие-то вести?

Аршинов, взяв кружку, отстучал ею в кирпичную стену вопрос. И вскоре раздались слабые ответные удары. Тюремная «азбука Морзе».

– Они тоже ничего не знают…

Нестор не участвовал в этой суете. Уставив глаза в потолок, он беззвучно шевелил губами, словно читал молитву…

Вечером они лежали на койках, не спорили, не читали, лишь переглядывались и чего-то ждали. Замигала под потолком лампочка.

Сольский достал свои часы-луковицу:

– Не вовремя… Рано!

– Определенно что-то случилось, – согласился Шомпер.

Махно по-прежнему смотрел в потолок. Продолжал шевелить губами.

Лампочка погасла. В камере наступила тишина.

– Я не могу больше ждать! Не могу! – закричал Шомпер. Он стал стучать в дверь: – Михалыч! Михалыч!

Но тюрьма как будто вымерла. Лишь откуда-то глухо доносилось пение. И хотя оно было едва слышным, угадывались отдельные слова и мотив, похожий на «Интернационал»…

– Большевистская камера поет. Черт, и свечи кончились… Я с ума сойду!

– Успокойтесь, Изя, – сказал Аршинов. – Лежите, думайте!

– Я устал думать! Мне надоело думать! Нестор, а вы почему молчите? У вас здоровый крестьянский ум. Скажите же что-нибудь!

Ответом было молчание. Только «Интернационал» продолжали распевать вдалеке.

– Заметьте, их никто не обрывает! – встревоженно промолвил Сольский. – Всенощная… Псалом о сотворении мира по Карлу Марксу…