Игорь Болгарин - Гуляйполе [litres]

– Братцы! Война! Европа в войне!

– А Россия? – вскричали сокамерники.

Махно, нахмурив брови, спросил:

– Шо, опять японцы?

Он уже довольно сносно говорил по-русски, хотя и не мог одолеть акцент.

– При чем здесь японцы? С Германией война! С Германией! Ур-ра!

Махно только пожал плечами. Чему тут радоваться? Других братьев покалечат, как покалечили Омельяна, а то и поубивают. Нет, с ума сошел Сольский. Или он тоже хочет идти сражаться с немцами? Не очень похоже на него.

– Вы послушайте, послушайте! – Зяма стал громко зачитывать какую-то крупным шрифтом набранную статью: – «Верная своим союзническим обязательствам, будучи надежным и по-отечески преданным и заботливым защитником братских славянских народов, Россия не может позволить себе безучастно взирать на то, как германские коршуны будут терзать невинные жертвы и подчинять себе беззащитные страны Европы…» Как пишут, дураки! Как пишут!

– Нет, позвольте! – возмутился Шомпер, все еще не веря своим ушам. – Газеты общие! Дайте хоть одну!

Сольский неохотно отдал Исаку Матвеевичу «Русские ведомости», и тот прямо посреди камеры впился в газетные строки.

– Да! – сказал он, тряся нечесаными прядями. – Боже мой! Война!

…Теперь газет в пятой камере ожидали с нетерпением, узнавая все новые и новые подробности о разгорающейся войне. Анархисты с упоением встречали каждое сообщение о поражении России и огорчались, если случались успехи, такие как наступление на австро-венгерском участке фронта или взятие считавшегося неприступным Перемышля.

Махно старался понять великие замыслы товарищей-революционеров и поначалу, пока его не убедили, хмурился. Своей крестьянской душой он переживал за односельчан, за гуляйпольских рабочих, которые, по сути, оставались крестьянами, а теперь пошли в солдаты. Да и за армию было обидно.

Так летели день за днем – в обсуждении последних известий, рассматривании карты, вырванной из какой-то книги, в мечтаниях и планах. Жизнь как бы понеслась вскачь.

Постепенно победные реляции стали вытесняться новостями о неудачах. Пришли газеты с сообщением о неудачах на Северном фронте в Курляндии, об отступлении русских войск к Риге и Двинску, о создании «непобедимой дивизии латышских стрелков». Успехи на Кавказском фронте, против турок, освобождение населенных многострадальными армянами земель казались анархистам мелочью на общем фоне.

– Тэк-с! Отступают!.. И тут тоже!.. Эти латышские стрелки… еще неизвестно, куда они повернут штыки! – Шомпер потирал руки от возбуждения. – Отлично! Следует ждать больших перемен. Войны всегда порождали крупные социальные катаклизмы. Даже успешные войны… Крымская вызвала освобождение крестьян и целый ряд реформ. Русско-японская чуть было не взорвала Россию. А теперь эта, мировая, русско-германо-турецкая. Она окажется особенной! Поражение России неизбежно, а между тем десять миллионов крестьян получили оружие и навыки войны. Что это значит в стране, где большинство жаждет крутых перемен, вы понимаете?.. – Шомпер оглядел сокамерников с таким видом, будто он лично развязал эту благодетельную войну.

– Чему вы радуетесь? – спросил Трунов. – За поражением следуют бедствия, а не перемены к лучшему.

– И это говорите вы, социал-демократ?

– Я, простите, плехановец, оборонец!

– Почему же в таком случае ваш Плеханов в Швейцарии, а вы – в Бутырке? – спросил не потерявший язвительности, но изрядно облысевший Сольский. – Почему вы, патриоты, не в Петрограде? Не в Думе?

– Идиотизм царского правительства, – пожал плечами Трунов. – Но как бы этот идиотизм не перерос во всеобщий терроризм!

– Бросьте! – воскликнул Шомпер. – Революция будет прекрасна… Революция цветов и черных полотнищ анархизма!..

– Или красных ленинских знамен? – с иронией отозвался Сольский.

– Никогда! Ибо идея новой диктатуры, которую несет Ленин, будет отвергнута свободолюбивым народом России!

Аршинов попытался примирить сокамерников:

– Какая б она ни была, революция, но она освободит нас, и это уже прекрасно!

Принимая участие в беседе, Сольский одновременно бегло просматривал газеты. В «Русском инвалиде» на первой странице был помещен рисунок, изображающий бравого казака с четырьмя «георгиями», а под ним надпись крупными буквами: «Егор Ксенофонтов, младший брат Кузьмы Крючкова» . И дальше: «Юго-Западный фронт развивает наступление… Ура русскому оружию!»

– Слушайте, Шомпер! Почему вы всегда видите только то, что вам хочется видеть? – возмущенно спросил он, оторвав взгляд от газеты. – Вот же: надавали тумаков австриякам. И германцам досталось!..

– И что в этом хорошего, Зяма?! Это же удар по нашей революции!

– Ага! – восторжествовал Трунов. – Анархия, кажется, в ближайший вторник не состоится!.. Может быть, в среду?

Шомпер, как водится, напал на Трунова. Их разнимал тоже, как водится, Аршинов:

– Товарищи! Товарищи! Не надо превращать идейные разногласия в штыковую атаку! – Он поднял с пола одну из газет, «Московские ведомости», стал рассматривать первую полосу. – «Родина-мать ждет тебя с победой, солдат!» Вот уже и про мать вспомнили. Видать, действительно все неважно на фронте. – Он обратился к Махно: – Скажите, Нестор Иванович, а как вы понимаете Родину-мать?

– Как родину-мачеху, – ответил Махно. – Шо хорошего видит дите от мачехи? Так и крестьянству от победы ни холодно, ни жарко. Как было нищим, так нищим и останется.

– Вот! Именно крестьянство! – подхватил Шомпер. – А оно, между прочим, бессознательный носитель анархической идеи!

– Насчет «бессознательного» – тут вы, Исак Матвеевич, трошкы перегнулы, – усмехнулся Нестор.

Спор прервал надзиратель. Он вошел в камеру с ведром воды и шваброй:

– Большая приборка, господа!

От сквозняка летали по полу газеты, забивались под кровати…

…Весной Нестора вновь отвели в медчасть. На кушетке его прослушивали врачи. Двое. Худой, со стеклышками на носу, и полный, с бравыми офицерскими усами.

– Дышите!.. Не дышите!.. Сядьте… Глубокий вдох… Выдох…

Ребра Нестора, выдающие рахитичное сложение, со следами переломов, ходили ходуном. На руках и ногах – следы от железных обручей.

– В детстве чем болели? – спросил первый врач.

– Детством, – ответил Махно.

– Хм… Остроумно… Вот видите, Иван Корнеевич, ключичную область? Выпуклость эту! Типичные следы английской болезни!..

– Да, да, – согласился второй врач. – Рахитис вульгарис… Я только не понимаю, почему ее назвали английской.

– Это шо ще за английская хвороба? – в свою очередь спросил Нестор. – Я в Англии сроду не был.

– Это болезнь английских детей из рабочих кварталов. Следствие недоедания и плохих условий жизни… Однако, заметьте, англичане не бунтуют, а работают. Дисциплинированная нация!