Игорь Болгарин - Гуляйполе [litres]

– Викна яки-и… до неба!..

– И нашо таке? Розибьеш, скилькы ж грошей, шоб нове вставить!

Валили на пол тюфяки, тащили откуда-то венские стулья, столы. Не смолкал ор младенцев…

Перед Нестором возник седой, косматый, с висящими чуть ли не до полу рукавами, старший панский конюх Степан. Упал на колени:

– Нестор Иванович! Простить мене, шо тода вас, ще хлопчиком, трохы побыв! За коняку, яку вы загналы! Бес попутав. Не держить зла!

– Встань! – усмехнулся Махно. – Вот панские привычки… то руку целовать, то на колени… А шо побил меня тогда, так знаешь, Степан, меня с тех пор так жизнь била, шо твои побои мне батьковской лаской вспоминаються…

– Не сердытесь? – обрадовался Степан, поднимаясь с колен.

– Иди выбери себе комнату, пока все не заняли…

– Та не надо. Я при конюшни привык. Там у мене коморка. И кони под доглядом!..

А Нестор уже шел по дому дальше. Открыл дверь, осмотрел спальню с чисто застланной кроватью. Хорошая кровать. Большая. Дворянская.

– Тимош! А от тут я с Настей буду… Запиши!

Тимош заглянул в комнату.

– Кровать подходяща, – одобрил он. – А кабинет де буде?

– Каждой семье – по комнате, и только! Я не пан, если шо напысать – и на коленке смогу… «Кабинет»!.. А от библиотеку, скажи хлопцам, шоб не заселяли. То для учебы будет и образования.

Двор все заполнялся и заполнялся повозками.

– Федос, направляй во флигеля! – прокричал сверху Нестор. – В покоях уже полно!..

По соседству раздались громкие стуки то ли топора, то ли доброй кувалды, так что старый усадебный дом сотрясался.

В одной из комнат Нестор обнаружил селянина в опорках и рваной гимнастерке, который вершковыми гвоздями заколачивал высокую, украшенную резьбой двустворчатую дверь, коленом придерживая косо вставший горбыль.

– Як звать? – спросил Нестор, тронув селянина за плечо.

Увидев Махно, селянин уронил и гвозди, и молоток. Плохо еще укрепленная доска одним концом ударила по паркету.

– Так шо… цее… – пробормотал «новосел», – …значить… Кондрат Полищук.

– И чей ты, Кондрат?

– Так цее… батрак… з нимецькой колонии.

– И шо ж ты, Кондрат, такие красивые двери портишь?

– А шо робыть? – виновато ответил батрак. – Тут у пана якась дурость: с комнаты до комнаты двери. По двое, по трое. А у нас семья. Надо якось од других отгородыться. У конякы и то стойло есть…

– Рассуждаеш правильно. Только зачем же таку красоту рушить? Это ж не панскими руками сделано, а такими, як твои, рабочимы.

Батрак, глядя в пол, теребил гимнастерку:

– Оно конешно. А тилькы… – Кондрат постепенно осмелел: —…А тилькы: чого ж? Все одно возвернутся паны…

– Возвернутся?

– А як же! Наймуть себе войско и возвернуться… з ахвицерамы. Те умеють воювать… – Глаза его вдруг сверкнули недобрым блеском. – Надо було б их сначала всех вырезать… всех, до третього колена… а потом уже коммунию…

Махно смотрел на него в упор, но батрак не опускал глаз. Есть, живет, оказывается, в мужиках зверская злоба, которая посильнее, чем анархическая лють самого Нестора. Да, этот будет воевать до конца, если паны «возвернутся».

– Ты, Кондрат, найди якый-небудь шкапчик и приставь до двери, – миролюбиво закончил разговор Нестор. – А красоту такую не порть. Не надо. То ж теперь наше добро. Мы тепер хозяины.

– Добре.

По коридорам сновали люди. Тащили кто подушку, кто табуретку из людской, кто перину, а кто и граммофон с огромным раструбом. Повсюду слышался детский смех, возгласы удивления от увиденного. Многие, похоже, полагали, что с переездом в «панские хоромы» и жизнь у них будет «панская», без тяжелого труда.

Нестор ввел жену в обставленную всей необходимой мебелью комнату. У Насти уже наметился животик, приподнимающий длинную свободную спидницу. Но лицо ее не припухло, оставалось все таким же прекрасным. Нестор любовался ею.

– От это наша хатка, – сказал он. – Хлопцы проголосовали, шоб нам отдельно дали, як семье с малым дитем.

– Красота яка, Господи! – пришла в восторг Настя, оглядывая светлую просторную комнату. Она повернула медный краник у высокого фаянсового умывальника. Умылась, подставляя ладони под тонкую струйку воды. Затем подбежала к саженному зеркалу в бронзовой раме: – Яке больше дзеркало, Нестор Ивановыч! Я в таке николы не дывылась! Во весь рост! Аж сапожки видать.

Настя начала вынимать из объемистой торбочки принесенную с собой мелочь: гребенки, мотки ниток, какие-то коробочки, вышитые салфетки, рушнички. И как большую ценность извлекла музыкальную шкатулку, ту самую, что ей когда-то, давным-давно, подарили хлопцы.

– А это зачем? – удивился Нестор. – Надо же, сберегла!

– Це ж та музыка. Помните?

– Ну, помню. И зачем?

– А дытынка буде. Як заплаче, я сразу… – Настя покрутила ручку, и комната заполнилась нехитрой мелодией.

Через секунду она заметила у кровати ночной фаянсовый горшок, разукрашенный цветами.

– Ой, яка красивая макитрочка с ручкой… Чого це вона на полу?

– Это ж параша, дурненька, – засмеялся Нестор.

– Яка параша?

– Така! Куда царь пешком ходит. Поняла?

– Ой, а яка ж красива!.. Ни, до витру можно и на улыцю сбегать, а це пускай буде для цвитив.

Нестор, продолжая смеяться, бухнулся на мягкую, застланную атласным одеялом кровать.

– А кровать яка! Иди ко мне, Настюха! – кошачье-ласковым голосом позвал он.

– Ой! – вздохнула Настя и прилегла рядом с мужем. – Потрогайте, Нестор Ивановыч! Такый крутый живот. Мабудь хлопчик буде… Чуете?

– Чую, чую… Ну шо ты меня все: «Нестор Иванович, Нестор Иванович»? Як на собрании, ей-богу…

– Так невдобно ж. Вы такый чоловик зараз… особенный!

– То я для всех других – особенный. А для тебя – чоловик, муж.

– Та я понимаю. А тилькы нияк не можу привыкнуть, – оправдывалась Настя.

Вечерами, взяв с собой керосиновую лампу, Нестор усаживался на высокой стремянке под самым потолком библиотеки, где ряды книг, тускло отсвечивая золотыми корешками, словно перекликались друг с другом.

Сидел, перебирал книги. Иногда задумывался, держа в руках томик в изящном переплете. Листал страницы. Морщился, стараясь понять. Или крутил головой, когда в его руках оказывалась книга на немецком или французском. Рассматривал виньетки, картинки. Так хотелось проникнуть в тайну каждого сочинения…

А потом спускался вниз, тихонько шел в свою комнату. С лампой в одной руке и стопкой книг в другой, он ногой открывал дверь. Молодая жена не спала. Сидя за столом, она шила младенцу приданое, ловко разрезая ножницами панские простыни и умело кладя стежок.

Нестор присаживался рядом, продолжая листать книжки. Или, примостившись в углу на табуретке, садился тачать сапоги. Инструменты он раскладывал на полу перед собой. Движения его были точны, и он явно получал удовольствие от работы. «Цыганская» игла в его руках была так же ловка, как обычная у Насти.