Владимир Соболь - Воздаяние храбрости

– Моя вина, – признался табасаранец. – У меня кровные счеты с Мадат-пашой.

Амир-хан улыбнулся в густую и длинную белую бороду.

– Когда воины бежали к замку в последний раз, я крикнул им: все, что увидите, – ваше. Берите и жгите!

– Ты смелый человек, – промолвил Аббас-Мирза. – Или ты просто забыл, что все, взятое моим войском, принадлежит мне. Но я прощаю тебя. Твое своеволие искупается храбростью. Помни только, что гнев – очень плохой советчик.

Взмахом кисти наследник показал прислужникам, что они могут очистить стол.

– Теперь надо решать – куда двигаться дальше.

– Конечно же, на Тифлис, – крикнул Мамед-мирза, старший сын наследника и сам возможный претендент на иранский трон. – Все ханства наши. От Карабахского осталась одна Шуша. Перед нами прямая дорога в Грузию.

– Ага-Мохаммед, наш предок, был умен и отважен. Но дважды, отправившись на Тифлис, он приступал к Шуше. Почему, ты думаешь, великий шах не хотел оставить…

Слова Аббаса-Мирзы вдруг потонули в грохоте и треске. Случилось невероятное – с головы двух слуг сорвались подносы, уставленные сосудами. И теперь любимый фарфор наследника разлетелся по коврам, укрывавшим пол, множеством черепков. Обомлевшие слуги рухнули на колени, ударили лбами в пол и застыли в униженной позе. В комнате запахло отвратительным страхом.

Аббас-Мирза вскочил и сунул руку за пазуху шелкового халата, где всегда хранил небольшой кинжал.

– Не торопись, о, повелитель, – ровным голосом сказал Амир-хан. – Гнев очень плохой советчик.

Аббас-Мирза вспомнил свои же слова, сказанные четверть часа назад, выпустил рукоять кинжала и сел.

– Раз уже так случилось, – сказал он сурово, но подавив раздражение. – Если два опытных наших слуги вдруг одновременно сделались так неловки, стало быть, такова воля Аллаха. Но мы знаем, что в незначительных происшествиях он проявляет свою волю и сообщает нам о событиях более важных. Позовите сюда Хасана-эфенди, толкователя снов. И не трогайте ни единого черепка!

Хасан-эфенди, уже пожилой, степенный человек, прибежал, услыхав о случившемся. Но, войдя в комнату и увидав груду мусора, в которую превратился драгоценный сервиз, он обомлел и застыл, не издавая ни звука.

– Что же ты, прорицатель?! – раздраженно вскричал наследник. – Ты жалеешь мое достояние? Я уже примирился с потерей. Хватит сокрушаться о прошлом. Я хочу знать, что ожидает нас в будущем.

Ученый повернулся и, решившись, взглянул в глаза повелителю.

– Два сражения ожидают тебя, о светоч ума и воли. Два проигранных боя. И потеря всей армии.

Аббас-Мирза сдавил гранат, который вертел в руке, так что плод развалился и красный сок забрызгал одежду наследника и сидящего справа от него Амир-хана.

– Впрочем, – добавил смутившийся прорицатель, – могущество Аллаха так велико, что я, недостойный, мог ошибиться в толковании его воли.

– А если подвесить тебя повыше, – сдавленным голосом прорычал Аббас-Мирза. – Тогда, болтаясь в петле, ты верней будешь читать знаки судьбы и воли?

Хасан-эфенди не упал на колени, но скрестил руки на груди и склонил голову, подчиняясь воле своего повелителя.

– Гнев… – начал было говорить Амир-хан, но Аббас-Мирза знаком приказал замолчать сардарю.

– Уберите и это, и этих. – Он показал на черепки, служителей и эфенди. – Ты хотел идти на Тифлис, сын мой? Ты пойдешь. Я дам тебе десять тысяч воинов и с ними славного Амир-хана. Вы продвинетесь, насколько будет возможно. А мы останемся здесь и постараемся взять Шушу. Я не хочу, чтобы русские спустились из крепости и ударили нашему войску в спину. Если так дрались полсотни дружинников, как же будут сильны полторы тысячи солдат регулярной армии.

– А тот батальон, что пленил Амир-хан?! – крикнул Мамед-мирза; его объемистый живот трясся от волнения и досады. – Как легко они упали под нашей волей!

– Еще утром я думал так же, как ты, – ответил Аббас-Мирза. – Сейчас мне кажется, что это была случайность. Трудный бой и дурное пророчество. Может быть, и неверное, но… Мы останемся под Шушой, пока не возьмем эту крепость.

Он показал жестом, что все могут идти. Поднимаясь, Кемпбелл поймал взгляд седобородого Амир-хана и едва заметно пожал плечами…

Валериан еще ни разу не видел Ермолова таким растерянным и поникшим. Даже когда акушинцы угрожали отрезать его небольшой отряд в Парос-ауле [25], когда гибель грозила не только трем тысячам солдат, офицеров, но и всем русским, стоявшим по обе стороны Кавказских гор. Валериан вспомнил, как пробивался тогда от Каспийского побережья из Табасарани, от покоренного аула Башлы. И как, сбив пикеты горцев с последнего перевала, он прискакал в штаб-квартиру командующего усталый, замотанный, но счастливый. И тут же в ушах зазвучал рык Алексея Петровича, узнавшего, что дорога свободна: «Бесценный мой Мадатов!» Не было в этом возгласе лишней благодарности, унизившей себя до мольбы, а звучала лишь признательность человека, увидевшего выход своей плененной энергии.

Теперь же, в ситуации не более сложной, Ермолов, как показалось Валериану, потерял волю к сопротивлению. Он не подался навстречу, когда Мадатов шагнул в кабинет, только коротко кивнул головой и буркнул вполголоса:

– Спасибо, брат, что приехал! Садись!

Прежде чем опуститься в кресло, Валериан обогнул стол и поздоровался с Вельяминовым, стоявшим у карты. А вот начальник штаба Кавказского корпуса был собран и зол; Валериан почувствовал это по мощному пожатию руки генерала.

– Ты знаешь – в Петербурге мной недовольны.

Вторая фраза, которую услышал Мадатов, тоже его поразила.

За десять лет, что он служил под началом Алексея Петровича, Валериан не помнил, чтобы тот оборачивался на Генеральный штаб или двор. Сейчас казалось, его больше обескураживает не реальное положение дел, а мнение, которое могут о нем составить влиятельные люди в столице. Люди, которых Ермолов никогда не любил, всегда презирал и чурался. Во всяком случае, так раньше казалось Мадатову.

– Спрашивают: почему так долго откладывали вторую присягу? – продолжал между тем Ермолов.

Мадатов поначалу даже не сообразил, о чем говорит главнокомандующий. Он примчался поговорить о персидском нашествии, о том, как противостоять ордам Аббаса-Мирзы, Алексей же Петрович вспоминал о событиях полугодовой давности. «Междуцарствие прошло и закончилось, – думал Валериан. – Теперь в России государь Николай Павлович, но что нам до того здесь, на Кавказе. Мы присягали императору, но служим России. Наше дело – драться и убивать. А придется – так умирать без урона для чести. Чьи же портреты будут висеть в присутствиях, не так уж и важно». Но Алексей Петрович держался иного мнения.