Анатолий Терещенко - Русь – неделимое будущее…

Со слов Умника, свидетеля тех событий, в бензиновой вони, в грохоте работающих моторов, в скрипе тележек и повозок, в истерическом стоне клаксонов и в серых толпах встревоженных, агрессивных и злобных москвичей шли сама истерика, недовольство и страх.

Паника усилилась после того, как по Москве поползли слухи о том, что на Поклонной горе видели немецких мотоциклистов. Она породила неразбериху, мародерство, резкий всплеск бандитизма, грабежей, хищений, взломов квартир и нападений на госбанки. Заводы закрывались — рабочие оказывались на улице. Отмечались случаи избиений партийных и хозяйственных работников. Когда из флегмоны обстоятельств вытек гной — чиновники, потекла кровь — собственно простой народ в переполненных грузовиках, перекошенных автобусах, навьюченных малолитражках, на велосипедах, мотоциклах, гужевых повозках и тележках. Шли москвичи угрюмые и потерянные пешком, сгибаясь под тяжестью мешков и узлов, оставив свои дома с нажитым имуществом, нехитрым счастьем довоенной эпохи и московскими клопами и тараканами. За народом где-то сзади отступала и армия.

Ручьи и реки машин и людей текли и текли на восток по Владимирскому тракту — шоссе Энтузиастов. Порядок в городе начали возвращать силовыми методами, только с вечера 19 октября, в том числе и расстрелами уголовников.

Командование оборонявшего Москву Западного фронта, в частности, его командующий генерал армии Г. К. Жуков запросил у Сталина разрешение отвести штаб фронта на восток — в Арзамас, а командный пункт фронта переместить в Москву — в здание Белорусского вокзала.

Сталин ответил на этот опасный вопрос командования фронтом, что, если оно вздумает еще отступать, он прикажет его расстрелять и в командование фронтом вступит сам. К этому времени немцы уже бомбили Кремль. В полку, охранявшем твердыню власти, были убитые и раненые. Однако Сталин Кремль не покидал.

Советский поэт, писатель и публицист Феликс Чуев, глубоко исследовавший перипетии того страшного для страны времени, оставил потомкам на эту тему такую стихотворную зарисовку:

Здесь, конечно, возможны поэтические гиперболы, но суть сохранена — то, что немцы Москву взять не сумели, во многом определилось готовностью Сталина умереть, но Москву не сдать.

Немецкие стратеги, разработавшие план «Барбаросса», надеялись на молниеносную войну — блицкриг, причем планировался захват всего стратегического плацдарма, то есть огромных территорий вплоть до Урала исключительно в летние месяцы.

Но Гитлеру подставила подножку Югославия, которая, по данным сербских экспертов, спасла СССР от разгрома. По первоначальному плану нападение Германии на СССР было назначено на 15 мая сорок первого года. Все было готово… Но левый государственный переворот в Югославии 27 марта 1941 года вызвал гнев Гитлера. И взбешенный фюрер попался на эту неожиданную уловку — 5 апреля он приказал двинуть войска в Югославию и Грецию. Народы, особенно Югославии, оказали агрессору упорное сопротивление. Германская армия потратила на эту кампанию пять недель. А время не ждет — оно мчится с бешеной скоростью, когда человек торопится. Таким образом, войну Гитлер начал с опозданием. Блицкриг срывался не только в связи с «балканской отсрочкой».

Кроме того, отчаянное сопротивление воинов РККА и партизан еще несколько затормозило «блицкриговский шаг» вермахта, подведя группу армий «Центр» к Москве в условиях холодной осени. Дожди и слякоть, тягучая кашица мокрого глинозема и ранние морозы с невиданными гитлеровцам метелями вконец расстроили командование неприятеля. К тому же немцы были одеты в летнее обмундирование.

Потом журналисты разных стран будут говорить, что зима и сильные морозы спасли СССР от Германии, а тропические дожди — британцев в Бирме от Японии. Доля правды есть, но не вся — ведь все воюющие стороны были в одинаковом положении.

Итак, мы видим, что воинская судьба оккупантов распорядилась по-своему. Карма заявила о себе. Нередко вместо снарядов и теплой униформы солдаты вермахта для поддержания арийского духа получали шнапс и красное вино или даже стимулирующее средство, а по существу, наркотик — первитин (метамфетамин). Он помогал выдерживать длительные марш-броски и сражаться в самых трудных условиях.

Идея была в том, чтобы превратить обычных солдат, моряков и летчиков практически в роботов, обладающих сверхчеловеческими способностями. Использовать первитин Адольфу Гитлеру предложил глава Института физиологии Берлинской академии военной медицины Отто Ранке. Массово его стали употреблять с 1938 года. За время Второй мировой войны гитлеровские вояки приняли более двухсот миллионов таблеток первитина. Так что блицкригом Гитлер в немалой степени был обязан этому наркотику. Его употреблял и сам Гитлер, которому с 1936 года его колол личный врач Теодор Морелль. И надо сказать, что к концу войны немцы были истощены постоянным приемом этого «винта», или «танкового шоколада».

В мае 1940 года двадцатитрехлетний солдат по имени Генрих Бёлль написал письмо с передовой. Он жаловался на усталость и просил родных достать ему первитина. По его словам, всего одна таблетка заменяла литры очень крепкого кофе. После приема одной таблетки на несколько часов исчезали все тревоги и приходило счастье. Через треть века автор этого письма стал писателем и в 1972 году получил Нобелевскую премию по литературе.

Первитин, как секретнейшее оружие Третьего рейха, постоянно совершенствовался и испытывался на заключенных. К концу войны в нескольких концлагерях проводили испытания. Военнопленным давали первитин под новым названием D-IX, вешали на спину двадцатипятикилограммовые рюкзаки и заставляли проходить без отдыха по сто десять километров…

Зимой в лютые морозы в паровозах замерзала вода. По рассказам отца, воевавшего под Сталинградом, однажды пленный немецкий солдат, профессионал-железнодорожник до мобилизации, поинтересовался у него: «Почему советские паровозы не боятся морозов?» Отец ответил: «Потому что Дед Мороз — русский патриот и нападает выборочно — только на немецкие паровозы».