Уилбур Смит - Когда пируют львы. И грянул гром

– Остановите их! – крикнул он своим. – Держите их, они же подняли руки! Нельзя, чтобы они передумали!

Затем внезапно вся сцена переменилась. За спиной Эйксона и его крохотной группы откуда ни возьмись возникли свежие, плотные фаланги солдат в мундирах цвета хаки. Прибыли наконец три батальона подкрепления, посланные с подножия горы сэром Чарльзом Уорреном. Эйксон бросил взгляд через плечо и увидел их надвигающиеся ряды. На темном лице его сверкнула широкая, кривая и злобная усмешка.

– Примкнуть штыки! – пронзительно завопил он и выхватил саблю. – Горнисты, играй атаку! Вперед, ребята! За мной!

Подпрыгивая и спотыкаясь, как аист со сломанной ногой, он повел солдат на врага. За его спиной, блистая штыками, на траншею уже накатывала волна свежих бойцов. А вот бойцы Яна Пауля терпеть не могли обнаженной стали. Тем более что их было всего пять сотен против двух тысяч англичан. Они дрогнули и побежали – их словно ветром сдуло, они рассеялись как дым. И вместе с ними бежали их пленные.

Ян Пауль добрался до гребня и упал за большой валун, за которым уже укрылись трое его людей.

– Остановить их! Они уже близко! – крикнул он, тяжело дыша.

Пока волна британцев тратила мощь и замедляла движение, разбиваясь о рифы попрятавшихся и ведущих огонь буров, пока она откатывалась под огнем шрапнели, снова принявшейся нещадно бичевать их, Ян Пауль понял, что в этот день в британской траншее ему больше не бывать.

Он чувствовал, что его бойцами овладело уныние. Он понимал, что самые малодушные уже потихоньку ускользают туда, где у подножия горы их поджидают лошади. Со смирением, вызывающим у него отвращение, он понимал и то, что битва при Спион-Коп проиграна. Да, конечно, англичане заплатили за это высокую цену, на склонах горы валяется не менее пятнадцати тысяч убитых и раненых, но и в его порядках противник пробил широкую брешь. Он потерял Спион-Коп, и сквозь эту брешь на помощь городу Ледисмит теперь хлынет двадцать пять тысяч английских солдат, чтобы окончательно выбить буров из Наталя и вторгнуться в Трансвааль. Они проиграли. Все кончено.

А Джон Эйксон отчаянно старался не замечать боли в распухшей стопе, не слышать пронзительного хора раненых, умолявших напоить их водой. Но где взять воды на этой горе? Он отвел взгляд от траншеи, где падающие от усталости солдаты уже не обращали никакого внимания на свирепствующий вокруг грохот артиллерийского обстрела, ложились прямо на тела убитых или умирающих товарищей и засыпали.

Он посмотрел на солнце – большой кровавый шар, слегка занавешенный узкими полосками облаков. Через час уже будет темно; Эйксон понял, что сражение проиграно. Это подтверждало и донесение, которое он держал в руке, и отвратительно огромные горы трупов, заваливших траншею. У него кружилась голова, в глазах все прыгало и расплывалось, и он с трудом еще раз перечитал донесение.

«Если не сможете продержаться до завтра, можете отступать – делайте, как считаете нужным. Буллер».

Завтра. Что готовит это завтра, если не повторение сегодняшнего ужаса? Да, они потерпели поражение. Надо уходить с этой горы. Это поражение.

Закрыв глаза, он прислонился спиной к неровному камню бруствера. Задергалось не переставая веко, и ему никак не удавалось остановить его.

«Сколько же у меня осталось? Скорее всего, не больше половины. Другая половина сбежала, всю ночь я слышал топот копыт скачущих прочь лошадей, скрип и стук фургонных колес, и я не мог их остановить» – так думал Ян Пауль на рассвете, глядя на гору.

– Вот тебе и Спион-Коп, – с отвращением проговорил он вслух.

Очертания этой горы расплывались, взгляд его никак не мог сфокусироваться. Вокруг глаз образовались воспаленные красные круги, а в уголках скопилась желтая слизь. Все тело как будто съежилось, высохло, как у древней мумии. Он устало согнулся в седле; каждая мышца, каждый нерв молил об отдыхе. Поспать, хотя бы немного поспать. О боже, поспать бы!

С дюжиной верных ему командиров он всю ночь пытался остановить, прервать струйку дезертиров, которая грозила обескровить его армию. Скакал от лагеря к лагерю, бушевал, умолял, пытался пристыдить. Со многими это удалось, но со многими не получилось, а однажды его самого пристыдили. Он вспомнил старика с длинной белой бородой на желтом морщинистом лице, вспомнил глаза его, в свете костра блестевшие от слез.

– Сегодня я отдал тебе, Ян Пауль Леру, троих сыновей. Мои братья отправились на эту проклятую гору, чтобы вымолить у англичан их тела. Три сына! Три прекрасных сына! Чего же еще ты хочешь от меня?

Старик сидел, прислонившись к колесу фургона. Потом с трудом встал на ноги, придерживая на плечах одеяло.

– Ты называешь меня трусом, Леру. Говоришь, что я боюсь.

Он замолчал, пытаясь справиться с дыханием, и снова заговорил, теперь уже хриплым голосом:

– Мне семьдесят восемь лет, и никто еще не называл меня трусом, ты первый, и если Господь будет милостив, то и последний.

Он снова остановился.

– Семьдесят восемь лет. Семьдесят восемь! И ты меня называешь этим позорным словом. Смотри же, Леру. Хорошенько смотри!

Он отпустил одеяло, оно соскользнуло, и Ян Пауль так и застыл в седле, увидев на груди старика окровавленные повязки.

– Завтра утром я уже буду со своими сыновьями. Сейчас я жду, когда привезут их тела. И напиши это слово на нашей могиле, Леру! Напиши на нашей могиле: «Трусы»!

На губах старика выступили пузырьки розовой пены.

Теперь Ян Пауль воспаленными глазами смотрел на эту проклятую гору. Вокруг носа и рта его прорезались глубокие морщины крайней усталости и стыда, горькие морщины поражения. Когда рассеется туман, они увидят на гребне англичан и он уйдет отсюда с оставшейся половиной своих людей. Тронув шпорами лошадь, он двинулся вверх по склону.

Солнце позолотило окутавший гору туман, он заклубился и стал рассеиваться. Утренний ветерок донес до слуха едва слышные радостные крики, и Ян Пауль нахмурился. «Рано радуетесь, – думал он, вспоминая ненавистные мундиры цвета хаки. – Неужели вы полагаете, что мы больше никогда не вернемся?» Он пришпорил лошадь, но она с таким трудом карабкалась, цепляясь копытами за камни и щебень, что его мотало в седле, как пьяного, и пришлось ухватиться за луку седла.

Радостные крики становились все громче; ничего не понимая, он стал всматриваться в горный гребень над собой. На фоне неба силуэт горы оказался усеян человеческими фигурками, которые плясали и размахивали шляпами; внезапно со всех сторон послышались голоса:

– Они ушли!

– Гора наша!

– Мы победили! Хвала Господу, мы победили! Англичане ушли!

Люди толпой окружили лошадь Яна Пауля и вытащили его из седла. Ноги его подкосились, но грубые руки поддержали его и потащили, нет, точнее, понесли к вершине горы.