Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

Но полог распахнулся, и к нему бросился живой и невредимый дон Рамирес.

— Игнасильо! Сынок! Да как ты?! Что ж ты?!

В проеме сияло довольное лицо Хуана.

— Да, ребята у меня не промах. Но ты, парень, не обижайся: бдительность прежде всего. Он тебя взял на пушку, и слезы твои тебя спасли. А то неужели ты думаешь, что Гапильос стал бы тащить тебя в лагерь? Да прирезал бы прямо на берегу.

Но первая радость от встречи с благополучно добравшимся до него сыном скоро сменилась у дона Рамиреса опасениями о том, что вернуться в город вдвоем им будет почти невозможно. Риск был велик, а ставить под удар юного, едва обретенного сына совсем не то, чем рисковать только своей собственной старой жизнью.

Хуан вывел мальчика из палатки. Зимняя, красно-синяя вечерняя заря придавала всему вокруг особую резкость, и звуки раздавались тоже неправдоподобно четко.

— Сейчас поешь и все такое, спать будешь с отцом под попонами, альковов у нас нет. И чтобы нигде и никогда ты не вздумал назвать меня ни Хуаном, ни Мартином, ни лейтенантом, ясно? Последнее обращение, правда, иногда позволяется дону Хосе, но он никогда так не называет меня при людях. А теперь доложи, как изменилась обстановка в городе…

Ночью Игнасио почти не спал. Он прислушивался к тайной ночной жизни лагеря, где постоянно кто-то откуда-то приходил и куда-то уходил, а большей частью смотрел в прояснившееся небо с застывшей луной. И, только засыпая под утро, он понял, что на самом деле всю ночь почему-то ждал лишь одного — протяжного вороньего крика.

Прошли две недели томительного ожидания. Один год сменил другой, а герильясы только и занимались тем, что вырезали небольшие группы отставших от основных сил французов, нападали на небольшие отряды фуражиров и грабили окрестные села, не обращая внимания на проклятия крестьян.

Но если для дона Рамиреса вынужденные дни в партиде тянулись бесконечно, то Игнасио, наоборот, пока не очень стремился обратно. Отец жив, Клаудиа под охраной Педро — так почему же не попробовать и другой жизни, не осажденного, а нападающего? В первое же утро мальчик тайком от отца попросился у Хуана взять его в любую вылазку, в какую тот только согласится. Хуан, прищурившись, оглядел его с головы до ног.

— Насколько я помню, кердо не очень-то восхищался твоими военными успехами. Может быть, лучше станешь штабом и будешь планировать наши боевые действия? — В голосе Эмпесинадо звучала откровенная издевка, но Игнасио давно понял, что если хочешь чего-нибудь добиться, приходиться терпеть многое.

— Проверьте, сеньор командир, — ответил он, стараясь говорить совсем равнодушно, и уже совсем небрежно добавил. — Педро не терял со мной времени в замке. И учитель Су…

Но тут Хуан жестом остановил его: одно упоминание этих имен произвело надлежащее действие, и проверять Игнасио никто не стал. Хуан только сухо сказал:

— Если что, помни, что ты сам полез в эту кашу, сваренную не для обитателей дворцов. И к тому же… Мне все равно, что скажет твой отец, но перед Педро я отвечаю за тебя… — головой хотел закончить Хуан, но промолчал.

И вот однажды около шести утра весь лагерь герильясов вдруг превратился в осиный улей; все шумели, звенели оружием, молились, а больше всего — дьявольски ругались самыми страшными и непристойными словами.

Разведчикам удалось обнаружить довольно большой пеший отряд французов, примерно около двух рот, и эскадрон гусар. Они двигались по направлению к Сарагосе. Игнасио наплел Гапильосу, который чувствовал себя перед ним немного виноватым, уйму небылиц о своем умении стрелять и выпросил у него штуцер, из тех, что сэр Уэлсли прислал в испанскую армию еще полгода назад. Все вокруг одобрительно смотрели на мальчика, разбавляя симпатию солеными шутками. Эмпесинадо тоже хлопнул его по плечу, добродушно буркнув:

— Хорошо, пойдешь с нами.

Дон Рамирес вынужден был смириться.

И вот мечта юноши сбылась.

Они вышли на мадридскую дорогу, спрятались за мощными стволами падубов, и скоро слева действительно показался французский отряд.

— Вот идиоты! — сдавленно рассмеялся Гапильос. — Ничему так и не учатся, ни бока, ни задницу не прикрывают.

По цепочке полетел приказ Эмпесинадо:

— Не стрелять. Дать им спокойно занять деревню. Услышу выстрел или любой другой звук — лично кишки выпущу.

К северу от дороги виднелась убогая деревня, французы свернули туда, а партида, не торопясь, отправилась в обход, почти у самой деревни разделившись, чтобы окружить ее полностью.

Наконец, Игнасио услышал долгожданный приказ «Вперед!» и помчался к деревне, больше уже не обращая ни на кого внимания.

Французы, понявшие, что попались в ловушку, спрятались в домах и, как пояснил сыну среди боя дон Рамирес, из-за неожиданности и стесненности позиции, защищались плохо.

После короткого боя, где Игнасио сумел выстрелить всего лишь два раза и неизвестно куда, французы решили пробиваться обратно к дороге, но и тут напоролись на засаду, предусмотрительно поставленную Эмпесинадо. После этого они начали в панике метаться по деревне, и тогда командир подозвал к себе Гапильоса и еще одного герильяса по прозвищу Ортига.

— Возьмите самых хладнокровных и перебейте эту мразь без жалости.

Но приказ этот оказался едва ли не поспешным. Гусарский эскадрон, придя в себя и понимая, что все равно будет истреблен полностью, решил пробиться через северную сторону как раз там, где находились Эмпесинадо и дон Рамирес. Еще в самом начале стычки Хуан приказал укрепить эти места у выезда из деревни завалом. И вот теперь Игнасио с восхищением смотрел, как Хуан, совершенно невозмутимо стоя по другую сторону завала перед несущейся на него пестрой лавиной гусар и имея под рукой всего небольшую группу герильясов, с каменным лицом стрелял из подаваемых ему ружей, а потом, презрительно улыбаясь, колол штыком и навахой коней и всадников. Пробилось и смогло уйти всего человека три.

Через четверть часа партида обыскивала дома и весело приплясывала перед церквушкой, давно покинутой причтом.

Эмпесинадо хмуро сидел на поваленном стволе, не обращая внимания на умирающих рядом людей и лошадей. Некоторые герильясы неподалеку от них жестоко и хладнокровно добивали раненых, после чего выворачивали их карманы, сдирали сапоги, и напоследок кромсали навахами обнаженные части тел. Дон Рамирес стоял неподалеку, опустив голову, и все время делал знаки сыну, чтобы тот уходил отсюда. Но мальчик стоял, словно парализованный.

— Ничего, привыкнет, — наконец, проговорил Хуан, краем глаза заметив эту немую пантомиму. — Эти габачо должны знать, что здесь им пощады не будет никогда. — И затем решительно добавил. — Дон Хосе, надо сжечь эту деревушку — мне кажется, что здесь был какой-то предатель.