Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

Педро охотно последовал предложению своего наставника и рассказал ему всю ту давнюю историю, не утаив от дона Гаспаро ничего.

— Интересно, весьма интересно. Значит, исчезли все? И эта Пресентасионата тоже? Постойте, вспомните точно, когда это было, я имею в виду день смерти доньи Марии.

— 14-го апреля, четыре года назад.

— Какая значительная дата, отлично. И вы говорите, девочка хороша собой?

— Она не просто хороша, она красива, как ангел… У нее в лице — душа, — не зная, как лучше выразить необыкновенность внешности Клаудии, сказал Педро.

— Прекрасно, прекрасно. Но, пожалуйста, поточнее опишите мне ее родителей, черты лица, характер…

Выслушав подробный отчет, Гаспаро после непродолжительного размышления поднял уголки губ.

— Что ж, посмотрим, посмотрим. Я не против того, чтобы вы вытащили ее оттуда. Можете пользоваться моими деньгами, в разумных, разумеется, пределах, а конюшней и библиотекой — в неограниченных. И напоследок, один небольшой сюрприз.

Дон Гаспаро поднялся и со своей всегда поражавшей Педро грацией кошки достал с полки большой том лиловой кожи. Положив его на колени, он долго листал его, словно ища чего-то. Наконец, остановив свой взгляд на одной из страниц, обратился к Педро.

— Так вы говорите, что там настоятельницей сейчас является мать Агнесс?

— Да.

— Подойдите сюда и ничему не удивляйтесь.

Педро склонился над обтянутым черным шелком плечом и, стараясь никак не изменить выражения лица, стал смотреть на раскрашенную акварелью гравюру. В комнате, напоминавшей не то келью, не то какой-то гарем, несколько полуобнаженных женщин предавались на пышных диванах противоестественной любви. — Видите, — при этом слове розоватый длинный ноготь наставника указал на лицо самой откровенной из них. — Это бывшая графиня де Альяга, а ныне — мать Агнес, королевская салеска. Большего мне вам сказать нечего. Имеющий уши для того, чтобы слышать, да услышит…

Через пару дней Педро снова покинул Памплону с большой альфорхой [60] Альфорха — седельная сумка. через седло, одетый как бедный разорившийся дворянин. Уже за воротами его нагнал Хуан.

— Ты идешь один, Перикито?

— Да. Пришло время доказать, что нас учили не зря, и проверить, на что мы способны.

— Ты сам сказал — мы.

— Это мой личный экзамен, Хуан, и он пострашней, чем у Су.

— Но все же вдвоем было бы проще. Ведь, как я понимаю, в случае неудачи, ты рискуешь не только собой?

Педро с благодарностью глянул на своего товарища и тронул коня.

— Вот что, старина, — вдруг, вновь остановив коня, обернулся он, — если и в самом деле хочешь помочь, сгоняй в Сарагосу и попытайся найти там некую повитуху по имени Пресентасионата. Только, смотри, будь осторожен — за ней, кажется, немало грехов!

И Педро ускакал в облаке сухой зимней пыли. Но направился он не на север к горам, а на восток к Порту Бо. Там он провел два дня в венте, болтая и попивая матаро [61] Матаро — каталонское вино. с контрабандистами, и тройку ночей на берегу, поджидая нужную ему лодку. А наутро с набитой сумкой пустился прямо к горам, где провел еще день в разговорах с местными жителями, расспрашивая их о пастбищах и погоде. Потом, купив у них пару меховых курток, Педро отправился дальше.

И вот в ненастный день рождественского сочельника в воротах монастыря Святого Франциска раздался негромкий, но уверенный стук. Мать-привратница, томившаяся завистью к остальным, отдыхавшим сейчас перед ночной службой, поспешила открыть деревянное оконце и увидела спешившегося красивого молодого человека в фиолетовом плаще.

— Я проделал долгий путь с побережья и ищу вашу обитель в горах вот уже вторые сутки. Метель и снегопад измотали меня окончательно, — сказал он, стряхивая с себя и коня обильную изморось. — Я — дон Диего Кавьерса, сын разорившегося помещика из Картахены. Все, что у меня осталось — это святые книги, и, будучи человеком благочестивым, я хочу принести их в дар монастырю, столь чудовищно пострадавшему от нечестивцев.

Благочестивого юношу немедленно провели на монастырскую кухню, где он снял плащ и отдал его просушить. Пришелец оказался смуглым красавцем в народном духе — видно, кровь его благородных предков нередко мешалась с кровью крестьян Мурсии. Слух о красивом незнакомце, решившем подарить монастырю книги, быстро облетел всю обитель, и несколько сестер и послушниц уже прибегали в кухню, якобы по делу. В числе первых оказалась и Антония. Она тут же поднялась в комнату Клаудии, которая вот уже более двух недель, прошедших после аутодафе, лежала в жару и лихорадке.

— Тебе давно бы пора подняться, дорогая, — заметила она. — Тем более, сегодня помимо праздничной службы есть причина поинтересней. — Но Клаудиа лишь вяло повернула голову. Глядя на эти страдающие глаза, можно было и впрямь поверить, что перед ними действительно все еще стоят площадь и пламя костра. Первые несколько дней девушка и вправду прометалась почти в бреду, но потом, осознав, что болезнь позволяет ей оттянуть ночное появление в келье Антонии, и дальше прекрасно имитировала нервную лихорадку. — Нам Господь послал подарочек под праздник: смуглый красавчик, от которого так и пышет жаром, сидит на кухне матери Исидоры. — В ответ Клаудиа только устало прикрыла ресницы.

После ночной службы, длившейся до трех часов, дон Диего был позван наверх, куда он и последовал, не расставаясь со своей набитой альфорхой. Покои аббатисы дышали жаром и запахами пряностей; на столе стояло вино и пестрели сласти.

— Я дон Диего… — снова начал юноша, но настоятельница прервала его.

— Я уже наслышана о вашем благочестии, дон Диего. Поешьте и выпейте с дороги, а потом мы поговорим с вами и о ваших дарах.

Юноша, не стесняясь, взялся за изысканные кушанья, и мать Агнес с радостью увидела, что он ест и пьет изящно, как истинный дворянин. Кроме того, он был действительно необычайно хорош: с длинными мускулистыми ногами, широкими плечами и суровым, но нежным лицом.

— Так вы, я вижу, получили неплохое образование? — игриво обратилась к нему аббатиса, не отрывая глаз от Диего и наливая ему еще фанкарраля [62] Фанкарраль — легкое красное вино. .

— Немного, — улыбнулся он и посмотрел в окно. За окном уже начинало светать. — Благодарю вас, но мне бы хотелось все же показать вам книги.

— Что ж, прошу вас. Я с удовольствием посмотрю их вместе с вами, — и мать Агнес указала место рядом с собой на широком диване.

Дон Диего спокойно сел и высыпал прямо на колени настоятельницы несколько книг в тисненных серебром и золотом переплетах.

— Вот, пожалуйста, например, Фома… — Он раскрыл книгу, и сердце аббатисы сладко дрогнуло. О таком она не смела даже мечтать! Перед ней в смуглой мужской руке лежало редчайшее порнографическое издание Карреля.