Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

— В общем, я совершенно не представляю, что делать, Браулио. Во многих переделках мы с тобой бывали, но из этой мне, кажется, не выбраться, — откровенно признался герцог.

Браулио, будучи человеком острого ума и достаточно поднаторевшим в подводных течениях дворцовой жизни, сразу понял всю тонкость интриги королевы, и сначала подумал, что лучше в это дело не лезть, а только глубокомысленно почесать в затылке и развести руками. Однако поскольку у Браулио были некоторые свои соображения относительно герцога Алькудиа, он решил сейчас играть комедию, а на мгновение задумался. Он молча стоял, прислонясь плечом к стене, украшенной гобеленом, изображавшим травлю кабана, отчетливо понимая, что последствия этой интриги в общем-то не принесут нвовиспеченному инфанту ничего дурного. С постов его все равно не снимут, и королева не выгонит такого красавца из постели. Да и Пепа, которую Браулио знал, пожалуй, даже лучше, чем его патрон, в конце концов, смирится, правда, потребовав непомерных компенсаций. Однако, размышлял хитрый валет, если он сейчас окажет герцогу «неоценимую» услугу — в благодарность последует не только щедрость, но и все большее доверие и… откровенность. А в откровенности дона Мануэля Браулио очень нуждался… Поэтому после непродолжительного молчания он взъерошил свою курчавую шевелюру, никогда не знавшую париков и бодрым голосом заявил:

— Да чтоб мы с вами, ваше сиятельство, пропали? Не родился еще тот человек, которому будет под силу вас свалить.

— Хватит пустой болтовни, Браулио, — одернул его Мануэль, — если есть, что сказать — говори, а нет — ступай сам отбери щенков.

— Я буду весьма краток, ваше сиятельство, — согласился валет. — Некто плетет против вас интригу — так подыграйте ему, следуя естественной логике этой интриги. — И Браулио рассказал, каковы должны быть конкретные шаги на этом пути.

Мануэль буквально восстал из пепла. Он с радостью хлопнул верного валета по плечу и тут же принялся за осуществление блестящего плана.

К вечеру этого же дня герцог Алькудиа явился на прием к королю и с видом заговорщика сообщил, что пришел за советом по сугубо личному делу.

— Я хотел бы поговорить с Вами, Ваше Величество, как мужчина с мужчиной, как кабальеро с кабальеро, — смиренно сказал Мануэль, зная, как благотворно действуют такие слова на короля.

— Говори, говори, не стесняйся. Надеюсь, общими силами, — король согнул в локте еще могучую руку, — мы как-нибудь справимся с твоими сердечными проблемами.

— Видите ли, Ваше Величество, — все еще продолжал мяться и разыгрывать юношескую стыдливость Мануэль, — я люблю одну женщину и люблю ее уже несколько лет. Она очаровательна, хотя и незнатного рода. И теперь, в связи с предстоящим браком, я боюсь, что она может неправильно понять меня…

— Да, женщины обидчивы, как породистые собаки, — хмыкнул король. — Но что делать? Сначала, конечно, рассердится, устроит скандал… Может быть, парочку… А потом вы помиритесь…

— Ах, Ваше Величество, наша любовь так чиста и сильна, что боюсь, она не захочет помириться со мной.

— Да, ну что ты, Мануэлито! Какая женщина сможет долго на тебя дуться! Помиритесь, непременно помиритесь.

— Возможно, Ваше Величество, вы, как всегда, и правы, но… Все было бы вдвое проще, если бы Вы, Ваше Величество, согласились мне помочь.

— Помочь тебе? К чему такой вопрос? Я всегда готов тебе помочь. Только чем еще я могу доказать тебе свою дружбу?

— Если бы Вы, Ваше Величество, лично объяснили ей, что этот мой брак заключается из чисто государственных соображений, что он очень важен в виду сложной политической обстановки, которая в последнее время все обостряется…

— Да ведь это чистая правда! Почему бы тебе самому не объяснить ей этого?

— О, Ваше Величество, Вы же понимаете, как женщины недоверчивы и ревнивы! Если это начну говорить ей я, она обязательно не поверит мне. Начнет упрекать в обмане, в бессердечии, в корысти, наконец…

— Да-да, как ни странно, но эти глупые женщины все время так делают.

— Вот видите, Ваше Величество. А стоит ей услышать об этом лично из ваших уст, как она уже не сможет усомниться в истинности ситуации… и ваших слов.

— Но как ты себе представляешь это? Что ж, я вдруг приду к ней да и скажу?

— О, Ваше Величество, устроить это очень просто. Я обращаюсь к Вашему Величеству с просьбой оказать мне величайшую честь и запросто у меня отужинать. Разумеется, на этот ужин будет приглашена и сеньора. В общем, мы будем ужинать только втроем. И во время ужина вы непринужденно и мимоходом объясните сеньоре — кстати, ее зовут Хосефа, Хосефа Тудо — какую жертву я вынужден принести ради пользы королевства. И, заметьте, Ваше Величество, что тем самым вы не только рассеете ее подозрения, но и удостоите величайшей чести лично из своих уст поведать о делах такой высокой государственной важности.

— Ну, это вполне можно устроить, — благодушно пробасил Карлос и затем, игриво подмигнув первому министру, добавил: — А она, должно быть, хорошенькая, эта твоя Тудо?

— О, прелестная, прелестная, восхитительная, Ваше Величество, — расплылся в благодарной улыбке Мануэль.

После этого разговора Годой, не мешкая, помчался к Пепе. Времени до назначенного бракосочетания оставалось совсем немного, и ему хотелось успеть все уладить еще до начала церемонии. Последние дни они практически не виделись, но Пепа, конечно, уже не могла не услышать о предстоящем торжестве, широко объявленном по всему королевству и все последние дни жарко обсуждавшемся при дворе. У врагов первого министра известие вызвало еще большую ненависть к баловню фортуны, но большинство придворных высказывалось на эту тему весьма сдержанно.

Хосефа Тудо встретила своего любовника более чем прохладно.

Против обыкновения она не встала при его появлении и не позволила себя обнять, а только спросила, оставаясь внешне совершенно спокойной:

— Ну что, хабладорито, какие новости? Уж не пришел ли ты сообщить мне о том, о чем и так кричат на каждом углу? Или ты решил все-таки рассказать всему свету о нашем венчании?

— Пока нет, Пепа, — понимая, что выглядит дураком, но все-таки как можно спокойнее постарался ответить ей Мануэль. — Я принес тебе другое известие.

— Какое же, господин первый министр и будущий инфант Кастилии? — равнодушно спросила Пепа и с ленивой, так пленяющей Годоя грацией потянулась к гитаре, что всегда означало у нее крайнюю степень нерасположения.

— Ах, Пепа, любовь моя, моя единственная любовь, — вдруг забеспокоился Мануэль и как можно мягче вынул гитару из рук своей возлюбленной. — Оставь ты свою гитару! С меня уже хватит твоих пророческих песенок. Лучше послушай, что я тебе скажу.