Елизавета Дворецкая - Княгиня Ольга. Сокол над лесами [litres]

При всей своей отваге, древляне чувствовали себя одураченными и униженными. Их доблесть пропала даром, вместо сизого сокола взяли серенького куличка. А сокол был жив и уже мчался сюда во всю мощь своих крыльев…

– И там с ними… ну, тот… Чудислав сказал, – добавил Милун. – Отец того, который в рубашке… Остробуд?

– Острогляд, – поправил Коловей.

Все смотрели на него. Сюда направлялся киевский боярин, жаждущий взыскать с Коловея кровную месть. Отрок погиб в сражении, но смерть пришла к нему не случайно – древляне нарочно искали добыть его голову. И за это родичи возьмут голову убийцы. Избежать нападения при встрече Коловей сможет лишь одним способом – не выходить из Хотимирля, где его защищают боги. При взгляде на него каждый уже почти видел его голову снятой с плеч – в горшке. А свои отроки остались в Волыни. Станет ли Благожит защищать опасных гостей?

– Я не могу… чтобы уходить, – среди тишины раздался голос Даляты. – Мне до Перунова дня надо… здесь быть.

– Все еще про невесту думаешь? – покосился на него Берест с таким выражением, словно перед ним было дитя малое, жаждущее игрушку.

– Но она… мне сама обещала. Она моя будет. Неужто я… мы все вот так бросим… уже почти в руках невеста…

– Сдается мне, это уже Святослава невеста, – размеренно произнес Гостебор, самый из них старший. – Ты не слышал, что ли? Святослав сам едет свататься.

– Да разве Благожит ему отдаст? – возмутился Далята. – Он его сына убил!

– Сына убил, теперь сам ему сыном станет. Мы ведь мнили, что нам будет милость – мы-де за Благожитова парня отомстили. А промашка вышла.

Благосклонность богов, в которую древляне уже совсем поверили, обернулась жестокой насмешкой. Они не вправе просить Благожитову дочь в награду за месть.

– Так я еще… потом за него отомщу, – Далята собрался с мыслями.

Если Святослав не был убит на волоке, это же не значит, что он бессмертный.

– Не дури, – Гостебор поморщился. – Мы с дружиной Святославовой на волоке схлестнулись. Три десятка голов потеряли. Еловца, Зазноя, Новину… иных мужей добрых. Там нас все три сотни было. А здесь что? – он обвел руками их тесный кружок. – Десяток. Передавят они нас, как цыплят. Даром головы сложим.

– А Благожит… – заикнулся Милун.

– Ты его видел. Киселяй он, а не муж. Хуже Будерада. Тот хоть разумеет дело: кто в силе, с тем и он. А этот все на чуров полагается. Как ему бабы старые нашепчут, так он и сотворит.

Даляте вспомнилась дева у камня – румяная, как заря, сильная, как земля.

– Давайте малость обождем? – он взглянул на Коловея. – Не так уж мы робки, чтобы, как зайцы, от одного свиста в кусты кидаться. Утро вечера удалее. А Перунов день еще не завтра. Может, прояснится что.

Коловей постучал пальцами по колену. Его широкое, обычно веселое лицо было сумрачно-задумчивым. Цена невольной ошибки оказалась высока: они не убили Святослава, не лишили русов главы, но тем не менее навлекли на себя гнев и кровную месть их высшей знати.

– Ладно, обождем, – стараясь приободриться, он хлопнул ладонями по коленям. – Посмотрим, что еще Благожит надумает.

Утро застало Даляту на уже знакомой тропе. В этот раз она показалась ему короче, но к Перунову камню он поспел не первым.

Помня о белых рушниках, он сперва не заметил двух женщин у дальнего края поляны. Узнал их, лишь когда они шевельнулись: до того они стояли неподвижно, вслушиваясь в его шаги.

А увидев их, Далята испуганно моргнул и отшатнулся. Яра была в той же белой сряде, что и в прошлый раз, Карислава стояла рядом с ней в белом чупруне. Обе они накрылись от моросящего дождя большими платками из белой шерсти. И это сходство их лиц, белизна одежд, лес вокруг и серый камень-чур будто перенесли Даляту в Закрадье. Понимание Нави с одного взгляда вошло в него так глубоко, как иными постигается за годы обучения. Эти две женщины, из поколений матери и дочери – единственных полностью живых поколений, – так ясно воплощали само чувство рода, что Далята содрогнулся. Они будто вышли из камня, что с незапамятных времен хранил все племя Хотимирово, выпускал детей его на свет и принимал обратно стариков.

Но продолжалось это какое-то мгновение. Потом на лице Кариславы выжидательная настороженность сменилась изумлением, и она шагнула к нему.

– А ты здесь как… – начала она, но потом сообразила что-то и обернулась к девушке. – Яра?

Яра медленно двинулась через поляну к Даляте. В руках она сжимала тонкий посох из еловца, придававший этой юной деве вид «знающей жены». Она не была удивлена – скорее ждала появления здесь этого деревского парня. И это без слов дало Кариславе ответ на ее вопрос.

Далята взглянул на княгиню, потом на ее падчерицу. Кариславу привело сюда то же, что и его. Она уже успела рассказать, что произошло.

Сердце гулко забилось. Не отвергнет ли Яра его теперь, когда знает, что за ее брата отомщено не было? Что он обманул ее в этом, пусть и невольно.

Но можно ли взять назад душу, отданную родовому камню?

Глядя, как она подходит, Далята жаждал сказать: он не хочет быть князем дреговичей, если недостоин, но потерять ее, Яру, хуже смерти. Она связала их души чарами, и он чувствовал себя слитым с нею так же прочно, как если бы они были двумя стволами дерева на одном корне.

Но не мог вымолвить ни единого слова, будто и был деревом, неспособным говорить. К чему слова? Она сама все это знает. Знает, что сотворила с ним своей волшбой. Так пусть теперь скажет: «Останься».

– Вам уходить нужно, – сказала она. – И скорее. Мой отец задумал…

– Яра! – вскрикнула Карислава и подалась к ней.

Девушка обернулась:

– Я должна ему сказать. Он мне теперь как брат… хоть и был женихом.

Был? При всей любви к ней, Далята не желал становиться ей братом.

Карислава переменилась в лице. На Купалиях она так и не спросила у Яры, пришелся ли ей по сердцу хоть кто-нибудь из тех, кто гонялся за ее венком. Теперь она знала и это.

А еще – что ее падчерица-сестреница стала взрослой, истинной мудрой девой. Она не только обрела умения – у нее зародилась своя воля. Но в том деле, к какому они призваны, своей воли не положено. Чем выше могущество, тем меньше она. Потому что силу дает род, и желания подчинены ему же.

Разве свою волю творит Толкун-Баба? Воля ее – корень, уходящий в темную глубь земли.

– Отец думает выдать вас русам, – докончила Яра. – Говорит, за сына не отомстили вы, а беду навлекли. Может, говорит, они бы и не вернулись, не напади вы на них на волоке и не убей сына Остроглядова. А так, коли Святослав знает, что до его головы есть охотники, он этого дела так не оставит. Да и за родича своего сам теперь мстить должен.

– Благожит готов… у чужого стремени ходить? – Далята взглянул на Кариславу, и взгляд его стал жестким.