Сирил Дейви - Великий труженик

Девочка отметила, что молитва Джона была очень личной и, совершая ее, он даже не опускался на колени. После молитвы Уэсли деловито снял со стены большое зеркало, чтобы его не разбили.

По вымощенной булыжником мостовой из порта бежало полдюжины моряков, покинув свое судно, бросившее там якорь. Они не знали, что здесь происходило, но им показалось, что это что-то захватывающее.

— Что случилось? Кто там? Убийца? Ломайте дверь! — голоса моряков выделялись на фоне общего шума. Дверь с треском поддалась, и Джон оказался перед собравшейся в коридоре толпой.

— Что вам угодно? - спросил он,— Я вам сделал что-то плохое? Или, может быть, вам? — он взглянул на одного из толпы, но тот отрицательно покачал головой,— А, может, вам? — он вышел вперед, и люди расступились перед ним. На улице он увидел остальных людей.

— Вы позволите мне сказать вам что-то? -спросил он.

— Пусть говорит! - закричали матросы, стоявшие в дверях. Они были покорены храбростью этого тихого, скромного человека.— Давайте послушаем, что он скажет!

Поскольку табурета не нашлось и стать было не на что, Джон, окруженный толпой, заговорил стоя на земле. То с одной, то с другой стороны начиналась какая-то возня, и Джон заметил в толпе три-четыре хорошо одетых джентльмена, проталкивавшихся к нему. Вероятно, это были члены магистрата и священник. Похоже, что Джона собирались арестовать, но он продолжал свою проповедь. Люди настолько притихли, что его голос доносился до самого края толпы. Наконец, помолившись, он закончил.

— Куда вы желаете пойти, сэр? — к великому удивлению Джона, спросил один из джентльменов.— Никто не тронет вас, пока мы здесь.

В сопровождении притихшей толпы, следовавшей буквально по пятам, они направились к тому дому, где Джон собирался остановиться.

Ему хотелось сесть на лошадь и уехать, но его друзья все еще опасались толпы. Они провели его через дом и задний двор к берегу реки. Был сильный прилив, и уровень воды поднялся до гавани Фалмаут. Джон сел в небольшую лодку. Несколько его друзей вернулось назад, чтобы поймать его лошадь, в то время как остальные направились с ним в лодке в Пенрин. Работая веслами, они старались делать это как можно тише. Прежде, чем толпа поняла, что ее перехитрили, они уже гребли против усиливавшегося течения. Стемнело, и на небе ярким полумесяцем засветилась луна. Однако и при таком свете можно было увидеть, что толпа бросилась бежать в Пенрин через поля, вдоль берега реки, стараясь добраться туда раньше Джона. Прибежав в Пенрин, люди столпились на ступенях пристани, желая бросить Уэсли в воду, когда он выйдет из лодки.

Минутное замешательство могло стоить Джону жизни. Он спокойно вышел из покачивавшейся лодки и поднялся по скользким ступенькам. Толпа расступилась перед ним. Он прошел сквозь собравшихся людей, будто не замечая их. Наверху, у ступеней пристани, стоял зачинщик, держа руки на поясе, а его непослушные волосы развевались на ветру. Он свирепо взглянул на Джона, когда тот приблизился к нему. Как раз за ним стояла лошадь проповедника. Джон на мгновение остановил на нем свой взгляд.

— Спокойной ночи, приятель,— сказал он ему спокойно.

Через минуту преследуемый был уже в седле, а хулиган все еще неподвижно смотрел на него, не смея пошевелиться. Только когда раздался топот копыт по дороге, ведущей в Труро и Редрут, толпа осознала, что в конце концов их жертва ускользнула.

Подобная отвага, как результат глубокой веры Джона в то, что он является Божьим посланником для Англии, вскоре стала производить впечатление на толпу. И проповеди Уэсли не оставляли равнодушными почти никого из слышавших их. Его произведения также становились известны тысячам никогда не видевших его людей. В городах и в селах, в домишках и в знатных особняках его имя стали произносить с небывалым уважением. Так завершился для методизма период преследования. Снова наступило благодатное время.

“Джон Уэсли умирает!”

Эта весть пронеслась по всей Англии словно молния. У Джона был туберкулез, и в Бристоле болезнь его совсем сразила. Методизм мог в скором времени потерять одного из своих руководителей. И хотя брат Джона, Чарльз, продолжал оставаться в хорошей форме, проповедовал, разъезжал и писал гимны, невозможно было себе представить, что могло произойти с методизмом со смертью Джона.

Сторонники методизма переживали за жизнь своего проповедника.

- Это и неудивительно,— говорили они друг другу, объясняя причины нездоровья Джона,- вы только вспомните обо всех его путешествиях верхом в любую погоду, о том, как он проповедовал под открытым небом в дождь и в снег, часто промокая до нитки. Такой нагрузки никто долго не выдержал бы!

К счастью, дело обстояло не так уж плохо. Состояние Джона ухудшилось, и одно время он сам думал, что жизнь его подошла к концу. Он отошел от дел и удалился в Хол Уелс, расположенный недалеко от реки Авон, возле узкого ущелья, простиравшегося на несколько миль до самого устья реки. Там, испытывая боль и усталость, Джон беспокойно метался в лихорадке. Как только силы позволяли ему, он поднимался с постели, чтобы сделать для своих последователей некоторые заметки к Новому Завету и ответить на полученные им письма. Если бы жизнь Джона была легкой, если бы он всегда прятался от ветра и холода, болезнь могла бы его легко одолеть. Но поскольку Уэсли еще со школьных лет выработал в себе привычку ежедневно в любую погоду пробегать милю, приучая свое тело выдерживать большие нагрузки, то его закаленный организм победил недуг, и Джону стало лучше. Вскоре неутомимый проповедник снова был в дороге.

В 18-м веке дороги очень отличались от современных. Иногда между Кенсингтоном и Вестминстером (сейчас это две части Лондона) невозможно было ни пройти, ни проехать из-за глубокого моря грязи. На многих главных улицах экипажи, проезжая, оставляли колеи в два и более футов глубиной. Огромные камни часто преграждали путь. Зимой метели заносили тропинки, пролегавшие через заболоченные местности и пустыри, по которым Джону часто приходилось проезжать верхом. Но ни непогода, ни грабители не могли удержать Джона от путешествий. В седле он чувствовал себя дома в большей степени, чем в своих апартаментах на литейном заводе, в Кингсвуде или в своей новой квартире в Бристоле. Каждое утро на рассвете Джон отправлялся в путь; через несколько миль он останавливался для проповеди на одном из деревенских пустырей; затем он ехал дальше и в полдень снова останавливался, чтобы снова прочесть проповедь. Чаще всего Уэсли проповедовал еще и после обеда, вплоть до наступления темноты. За день он обычно проезжал около 30—40 миль, а в конце дня, прежде чем заняться своими делами, сам отводил лошадь в конюшню, а затем после ужина читал проповедь небольшому обществу методистов, которое обычно собиралось каждую неделю в небольшой комнате.