Карен Мейтленд - Соколы огня и льда

— Они схватили Хинрика, — прошептал я.

— Если он будет держаться спокойно, сможет убедить их, что он простой батрак с фермы, — сказал Витор.

— Не думаю, что ему удастся оставаться спокойным.

Мальчик звал на помощь, а мы смотрели, как его запястья обматывали длинной верёвкой, видимо, чтобы привязать к лошади.

— Если они оставят его, пока обыскивают дом, может, мы сумеем подобраться и перерезать верёвку, — сказал я.

Но прежде, чем я успел подумать о том, как до него добраться, из-за угла дома показался скачущий всадник, за ним, как знамя, тянулись дым и огонь его факела. Поравнявшись со входом в хлев, он швырнул пылающий факел в солому. Огонь мгновенно пробежал по полу, рванулся вверх, и весь коровник тут же загорелся.

— Посмотри на крышу, — прошептал Витор. Я последовал взглядом за его пальцем. За коровником сквозь торфяную крышу дома начинали пробиваться языки пламени. В воздух поднимался густой дым торфа, тлеющего от жара внутри.

Позади меня, в темноте, Ари вскрикнул от ужаса.

— Они подожгли весь дом, — выдохнул я. — Должно быть, запалили большой зал изнутри. — Я похолодел от ужасной мысли. — Изабела там, вместе с женщинами, в кладовой. Огонь распространился сквозь балки. Они в ловушке. Мы должны им помочь.

— Именно этого датчане от нас и ждут, — сказал Витор. — Как только подойдёшь к дому, тебя тут же схватят, как того мальчишку.

— Но мы не можем бросить её. Надо её спасти.

Я вскочил, но кто-то схватил меня за руку и вывернул, заставив свалиться на землю. Я чувствовал, как колено прижимает к земле мою спину. Витор нагнулся над моим ухом так близко, что я ощущал кожей его горячее дыхание.

— Они не подпустят тебя к ферме даже на расстояние крика. Вспомни, нам был нужен несчастный случай. Подумай об этом. Её кровь будет на руках данов, не на твоих. Как ты не понимаешь.

Я пытался оттолкнуть Витора, но он всем весом своего тела навалился мне на спину, и я был беспомощен как связанный цыплёнок.

Фаусто поднялся на ноги.

— Я не стану сидеть здесь, глядя, как она погибает. Только не она, не моя Изабела. Я не могу. Я должен попытаться. Должен!

Ари старался удержать его, оттащить назад, за кусты, но Фаусто оттолкнул его, и в следующее мгновение уже бежал к дому фермера, пригибаясь и стараясь держаться в тени.

Пламя горящего дома пылало теперь так высоко, что весь луг вокруг фермы заливало жуткими алыми отблесками. Даже там, где мы лежали, ощущался жар. Мы видели тёмную фигуру Фаусто, бегущего к задней стене дома. На мгновение показалось, что он достиг цели, но у данов, должно быть, был наблюдатель.

Раздался крик, перекрывающий даже рёв пламени. Из-за дома к Фаусто уже скакали двое всадников. Мы увидели блеск занесённых над ним клинков, кроваво-красных в свете пожара. Они догнали и окружили Фаусто. Он поднял оружие, замахиваясь на всадника, но второй на скаку вонзил меч ему в спину. Силой удара Фаусто сбило с ног, спина изогнулась в агонии, он рухнул на землю и затих.

Как только Фаусто пал, ферма тоже обрушилась в прожорливое пламя, словно не могла больше всего этого вынести. Крыша с грохотом обвалилась, и языки пламени выбросились высоко в небо. Золотые и красные искры горящего торфа и сена поплыли по воздуху в темноте над нами, осыпаясь на землю как дождь.

Я смотрел в этот ад, замерев от ужаса. Я не мог смириться, только смотрел, не в силах говорить или двигаться. Я понимал, что ничего... ничего живого не могло остаться внутри этого сплетения горящего дерева и пламени.

Эйдис

Имп — починка сломанных перьев сокола. Деревянные импланты, вырезанные из кусочков веток, вставляются в пустоты сломанных перьев. К ним могут быть приклеены перья, ранее выпавшие при линьке. Таким образом, птица снова может летать.

Теперь тело поправляется. Я наблюдала три дня, поворачивая на углях горшок с отрезанной головой, пока плоть и кость не высохли настолько, что можно разбить на куски.

Я знала, они — старуха и Валдис — сидят рядом, в тени. Мы ждали как плакальщицы, но наблюдали не за уходом жизни, а за восстановлением. И драугр ждал и боялся. Я чувствую в воздухе его страх.

Пестиком я истолкла в ступе череп старушки в тонкий порошок, потом смешала его с лисьим жиром, благословляя охотника, принёсшего банку мне в дар. Добавила сушёную примулу, кровохлёбку, корень горлеца и семена люпина.

Когда жир настоялся, я смазала раны на теле, не забывая про язык и губы, ноздри, уши, ступни, ладони и гениталии. Кожа трупа теперь порозовела от прилива крови, грудь поднималась и опускалась. Но глаз он не открывает и не шевелится. Да и как он может? Ведь дух, оживляющий тело остаётся в моей мёртвой сестре, произносит издевательские слова её губами, её глазами следит за мной.

Голову сжимает спазм боли, и на мгновение я перестаю видеть. Когда боль стихает, я понимаю — это девушка. Я чувствую её ужас. Я ощущаю холод дыхания всех её преследователей, как бегущий сквозь пальцы горный ручей.

Голова Валдис поворачивается в мою сторону. Чёрные глаза ищут мой взгляд, стараясь проникнуть в мысли. Драугр знает — что-то не так. Он чует, что я теряю её.

Я беру лукет и свиваю верёвку, так быстро, как только могут пальцы.

— Рябина, защити её. Папоротник, оберегай её. Соль, привяжи её к нам!

Его смех раскатывается по пещере, но я не умолкну.

Ари взбирается вверх по скале. Теперь я уже знаю его шаги, но он не один. Другие идут осторожно, ругаются на чужом языке, поскальзываясь или ударяясь локтем об острые камни.

Я опускаю вуали на наши лица, отступаю в тень, в дальний угол пещеры, и жду.

Ари вводит двоих мужчин. Они изумлённо оглядываются. Тот, что повыше, наклоняется, трогает камень, на котором стоит, проверяя, что он, в самом деле тёплый.

Он красив — густые чёрные волосы, прямой и изящный нос, а глаза такой потрясающе глубокой синевы, словно их достали из моря.

Тот, что меньше, бледен, зарос чёрной щетиной. Чёрные глаза беспокойно шныряют вокруг, словно он хочет запомнить каждую мелочь в пещере. Оба чужака, как и Ари, покрыты грязью и заляпаны кровью, но это не их кровь.

Ари машет мне, и я выступаю из тени. На лицах обоих мужчин проступают безмерный ужас и отвращение. Они глазеют на меня, разинув рты. Во мне бьётся стыд, как будто я снова девочка, которую разглядывают и дразнят другие дети.

Исландцы, что приходят в пещеру, знакомы с нами всю жизнь, их лица больше не выдают отвращения, которое они испытывают. Чужаки напоминают нам, как легко забыть, что мы не похожи на прочих женщин.

— Эйдис, это Витор, а это Маркос.

Мужчина повыше, названный Маркос, пытается изобразить галантный поклон, хоть и не может оторвать от меня взгляд. Второй, Витор, не делает усилий засвидетельствовать мне почтение, лишь с опаской рассматривает — как какую-то мерзкую дикую тварь.