Мария Пастернак - Золото Хравна

— Если Гамли даст нам лошадей, почему бы и нет?

Он пошел в дом спросить Гамли и других мужчин, не поддержат ли они Хокона, сына Кодрана. Гамли отказался сразу — Ланглив смотрела на него очень пристально, — но верховых лошадей пообещал дать. Кольбейн отвечал, что не хочет покидать Стурлу и останется дома. Издольщики Никуласа, Эббе и Ялмар, оба закивали головами — вызвались ехать. Гамли отправился в конюшню выводить и седлать четырех коней — тех, что подкованы были на шипы, — а Ланглив принесла Торлейву большую теплую овчинную ольпу, которую можно было надеть поверх куртки.

Когда выезжали со двора, Торлейв оглянулся на постройки постоялого двора и вздохнул:

— Мало народу для защиты остается в усадьбе.

— Но и на поиски, Торлейв, идет не так много людей. Посмотри на этих дружинников: в такой холод они ради нас покинули теплые дома, чтобы найти этого бешеного пса, Стюрмира.

Торлейв потрепал крутую шею своего темно-гнедого коня.

— Потому я и здесь, Никулас. Но на сердце у меня неспокойно.

Они проездили весь день, но никого не нашли. К вечеру холодный сумрак еще крепче сковал все кругом. От мороза глаза слезились и ресницы смерзались на ветру. Лошади просились домой, и всадники давно закоченели в седлах. Несколько раз за время поисков они заезжали в усадьбы к местным бондам, и хёвдинг Хокон, сын Кодрана, расспрашивал о разбойниках. Кто-то видал похожих людей далеко, возле хутора Песчаная Отмель. Отряд направился туда, но и там никого не нашли.

— У Стюрмира столько родичей, что наверняка найдется кто-нибудь, кто даст ему убежище, — сказал Хокон. — Надо бы проехаться по их усадьбам. Не люблю я это дело, да и людей у нас маловато. Никто из бондов не приходит в восторг, когда дружинники управителя являются к ним в дом с обыском. Хоть по закону и положено нас пускать, но каждый поневоле хватается за меч, когда говоришь ему, что одного его слова мне недостаточно для полной уверенности. Что делать! Такой уж у нас народ… Завтра утром я заеду за вами. Попытаюсь поднять еще двоих-троих. А потом придется нам прерваться. Возобновим поиски только после праздников.

Торлейв покачал головой.

— Никогда еще так не встречал я Рождество.

— А мне приходилось праздновать Рождество в походе, и не раз, — сказал Никулас, на что Хокон понимающе усмехнулся и покивал.

Морозная ночь уже спускалась с холодных горных вершин, леденя небо и землю. Деревья и дома в долине казались серыми призраками в колючем мраке. Едва успела сгуститься тьма, как над горами полыхнуло зеленым и, один за другим, пошли плясать яркие всполохи, заливая снег своим холодным сияньем.

— Спаси нас, всемогущий Господь! — вздохнул Хокон. — Только этого не хватало.

— Вы верите в приметы, хёвдинг Хокон? — спросил Никулас.

Хокон пожал плечами.

— Одно могу сказать: никогда еще эти пляски света к добру не приводили, да еще в ночь новолуния.

Они расстались на развилке дороги: Хокон со своими людьми поехал к усадьбе Гюрда Управителя, а Торлейв и Никулас с двумя издольщиками повернули лошадей к постоялому двору.

— Лучше было идти на лыжах, — проговорил Торлейв онемевшими губами. — Пальцы замерзли так, что повод выпадает из рук. Да и лошади изнемогли.

— На лыжах в такой мороз — тоже не лучшее дело: перехватывает дыханье, а вдохнешь глубже — можно заработать огонь в груди. Знавал я людей, которые от этого умирали.

Скорой рысью кони взошли на последний холм — до постоялого двора оставалось не более полета стрелы.

— Что это там? — вдруг сказал Торлейв и, не дожидаясь ответа, с силою взял в шенкеля бока своего гнедого. Тот уже чуял дом и, как ни был измотан, сразу принял в галоп.

— Никулас! — крикнул Ялмар. — Смотрите! Там беда, скорее!

Однако Никулас и сам уже несся вперед, навстречу ледяному ветру. Эббе и Ялмар погоняли коней, кричали еще что-то ему вслед, но он не слыхал.

Торлейв влетел на двор, выхватил меч. Ворота были распахнуты, по двору метались тени, какие-то люди с факелами бросились врассыпную от Торлейва. Горела часть крыши сенного сарая. Куча хвороста и соломы была навалена у наружной стены дома, и человек в темном плаще пытался ее поджечь, но порывы ветра сносили пламя факела в сторону.

— Назад! — страшно закричал Торлейв. Он налетел сзади и рубанул мечом — поджигатель вскрикнул, выронил факел на кучу соломы.

Торлейв спрыгнул с коня, упал на колени, вскочил. Он раскидывал ногами солому, отбрасывал ее горящие клочья от стены. В этот момент кто-то из темноты бросился на него сзади, другой рванул его за ворот и ударил в лицо. Он упал на снег, но сразу же поднялся, с силою оттолкнул от себя того, кто навалился сверху. Лицо нападавшего было скрыто капюшоном, Торлейв видел лишь меховую оторочку и слышал частое хриплое дыханье. Нападавший не произнес ни слова. Кто-то рядом стонал сквозь зубы, выл и ругался в темноте на чем свет стоит. Голос показался Торлейву знакомым, но сейчас недосуг было вспоминать, кому он принадлежит.

Уже совсем стемнело, хоть глаз выколи, только горящая крыша сенного сарая озаряла сугроб и угол амбара. Странной была эта возня на снегу: вслепую, меж неповоротливыми, одетыми в толстые теплые одежды людьми, — будто дурной сон. Торлейв ощутил резкий удар в бок и ударил сам мечом наугад — неизвестный вскрикнул, отбежал назад во тьму. Тогда Торлейв дал ход Задире, пустил его гулять по кругу. Противники-полуневидимки казались частью окружавшей их слепой темноты. Мечи их звенели, натыкаясь на сталь клинка Задиры, но Торлейв не мог понять, сколько их против него одного.

Но вот уже, летя во весь опор, пронеслись сквозь распахнутые ворота Никулас Грейфи, Эбби и Ялмар, а из дома бежали Кольбейн и Гамли. Поджигатели оставили Торлейва и бросились через заднюю калитку в лес.

Никто их не преследовал. Торлейв выхватил топор из-за пояса и принялся рубить наружные опоры крыши сенного сарая. Гамли подхватил вилы — он сбрасывал с перекрытий на снег горящую солому. Слуги и работники бежали с ведрами, полными воды. Вскоре огонь был побежден.

— Что это было? Где Вильгельмина? — спросил наконец Торлейв, тяжело дыша. Он не мог сказать, вправду ли так темно или это внутренняя тьма застит ему глаза. Пахло паленой шерстью, кровью, гарью.

— Ты цел? — поинтересовался Никулас.

— Кажется, да, — отозвался Торлейв, тронув языком разбитую губу.

Во мраке отдельными кучками на снегу тлели угли. Вышла из дому Ланглив с факелом в руке — пламя озарило ее лицо, край головного покрова. Вильгельмина выбежала следом; волосы рассыпались по ее плечам, свет обратил их пушистый ореол в пламенный нимб.

— Торве, ты здесь? — крикнула она, вглядевшись в темноту.

Он подошел и обнял ее, прижал к себе. Сердце его еще не освободилось от того жаркого страха, что испытал он, пока летел на коне, сражался с поджигателями, гасил крышу, ибо воображение успело нарисовать ему череду страшных картин, героиней которых была она, Вильгельмина.