Бернард Корнуэлл - Песнь меча [litres]

– Флот из тридцати одного корабля появился в Лундене два дня тому назад, – сообщил я. – Флот под командованием Зигфрида и Эрика Тарглисонов. Их союзник – Хэстен из Бемфлеота. Насколько мне известно, господин, теперь Лунден принадлежит норвежцам и датчанам.

Мгновение Альфред молчал, глядя на вздувшуюся реку, по которой плавало множество лебедей. Сейчас король был бледнее обыкновенного; челюсти его были крепко сжаты.

– Судя по твоему тону, ты доволен случившимся, – наконец горько промолвил он.

– У меня не было намерения говорить таким тоном, господин, – ответил я.

– Как, во имя Господа, это могло произойти? – сердито вопросил он, повернулся и посмотрел на стены бурга. – Братья Тарглисон были во Франкии!

Я никогда прежде не слышал о Зигфриде и Эрике, но Альфред взял за правило знать, где именно рыщут отряды викингов.

– Теперь они в Лундене, – безжалостно сказал я.

Альфред снова умолк, и я знал, о чем он думает. Он думал о том, что Темез – это дорога, ведущая в другие королевства, в остальной мир, и если датчане и норвежцы перекрыли Темез, значит Уэссекс отрезан почти от всей мировой торговли. Конечно, существовали иные порты и иные реки, но Темез был великой рекой, которая принимала суда из всех морей.

– Они хотят денег? – горько спросил Альфред.

– Это проблема Мерсии, господин, – намекнул я.

– Не будь дураком! – огрызнулся король. – Лунден, может, и в Мерсии, но река принадлежит обоим нашим королевствам.

Он снова повернулся и посмотрел на реку так, будто ожидал увидеть вдалеке появляющиеся мачты норвежских кораблей, идущих вверх по течению.

– Если они не уйдут, – тихо проговорил Альфред, – их следует изгнать.

– Да, господин.

– И это, – продолжал он решительно, – будет моим свадебным подарком твоему кузену.

– Лунден?

– И ты обеспечишь ему этот подарок, – свирепо сказал Альфред. – Ты вернешь Лунден под мерсийское правление, господин Утред. К празднику святого Давида дай мне знать, какие силы тебе понадобятся, чтобы захватить этот подарок.

Он нахмурился, размышляя.

– Твой кузен будет командовать армией, но он слишком занят, чтобы составлять план кампании. Ты позаботишься о необходимых приготовлениях и известишь его.

– Да ну? – раздраженно спросил я.

– Да, – ответил Альфред. – Так ты и поступишь.

Король не остался, чтобы поесть. Он помолился в церкви, дал серебра монастырю, а потом взошел на «Халигаст» и исчез, направившись вверх по течению.

А я должен был взять Лунден и отдать всю славу моему кузену Этельреду.

Призыв встретиться с мертвецом пришел спустя две недели после визита Альфреда и застал меня врасплох.

Каждое утро, если снег не был слишком глубоким, у моих ворот собиралась толпа просителей. Я был правителем Коккхэма, человеком, вершившим правосудие. Альфред даровал мне такое право, зная, как это важно для строительства его бурга. Он дал мне еще кое-что. Я имел право забирать десятую часть каждого урожая в Северном Беррокскире. Мне приводили свиней, скот, приносили зерно, и на эти доходы я платил за строевой лес, из которого возводились стены, платил за оружие тех, кто эти стены охранял.

Такие права давали мне широкие возможности, и Альфред мне не доверял – поэтому приставил ко мне проныру-священника по имени Вулфстан, в чьи обязанности входило присматривать, чтобы я не воровал слишком много. На самом деле воровал сам Вулфстан. Он пришел ко мне летом с полуухмылкой на лице и заявил, что пошлина, которую мы собрали с речных торговцев, не поддается учету, значит Альфред никогда не сможет проверить, правильны ли наши счета. Он ожидал моего одобрения, но вместо этого получил весомый удар по башке с выбритой на ней тонзурой. Я отослал его к Альфреду под стражей с письмом, рассказывающим о его нечестности… А потом украл пошлину сам.

Священник был дураком. Никогда, ни за что не рассказывай другим о своих преступлениях – если только преступления эти не такие огромные, что их уже не утаить. А в последнем случае описывай их как «политику» или как «искусство управления государственными делами».

Я сам воровал не много, не больше, чем воровал бы любой другой на моем месте. И работа над стенами бурга доказала Альфреду, что я свое дело знаю. Я всегда любил строить. И на свете есть не так уж много более приятных дел, чем беседа с искусными людьми, которые пилят, обтесывают и сколачивают доски и бревна.

Помимо строительства я еще вершил правосудие, и вершил неплохо, потому что мой отец, лорд Беббанбурга, в Нортумбрии, научил меня: таков долг лорда перед людьми, которыми он правит. Люди многое простят своему повелителю, пока он их защищает.

Поэтому каждый день я слушал о людских невзгодах, и недели через две после визита Альфреда, утром, под моросящим дождем, две дюжины людей стояли на коленях у дверей моего дома. Теперь я уже не вспомню все их жалобы, но, без сомнения, среди прочих встречались и обычные жалобы на передвинутые межевые камни и на невыплаченное приданое.

Я быстро вынес решения, руководствуясь при этом поведением жалобщиков. Обычно я считал, что тот, кто ведет себя дерзко, – врет, а тот, кто плачет, пытается пробудить во мне жалость. Сомневаюсь, что мои решения были верны, но люди почти всегда оставались довольны приговорами и знали: я не беру взяток, чтобы подыграть богатым.

Но я хорошо запомнил одного из просителей, явившихся тем утром. Он пришел один, что было необычно, потому что большинство людей приходили с друзьями и родственниками, чтобы те подтвердили истинность претензий. Но этот человек явился один и все время пропускал остальных вперед. Он явно хотел поговорить со мной наедине, и я заподозрил, что он собирается отобрать у меня много времени. У меня появилось искушение закончить разбор дел, не дав ему аудиенции, но в конце концов я все же позволил ему высказаться – и он сделал это милосердно кратко.

– Бьорн тревожит покой там, где я живу, господин, – сказал он.

Он стоял на коленях, и я видел лишь его спутанные пыльные волосы.

На мгновение я не понял, о чем речь.

– Бьорн? – требовательно переспросил я. – Какой такой Бьорн?

– Это тот, кто тревожит по ночам покой там, где я живу, господин.

– Датчанин? – в замешательстве спросил я.

– Он является из могилы, господин, – ответил этот человек.

И тут я понял, о чем он, и шикнул, чтобы священник, записывавший мои приговоры, не услышал лишнего.

Я запрокинул голову просителя и заглянул ему в лицо. Судя по его выговору, я решил, что он сакс, но он мог быть и датчанином, в совершенстве говорившим на нашем языке. Поэтому я обратился к нему по-датски:

– Откуда ты пришел?

– Из потревоженных земель, господин, – ответил он тоже по-датски.