Ирина Измайлова - Царь Гектор

— Я за этим и шёл сюда! — весело ответил Неоптолем, ероша ладонью блестящие кудри прильнувшего к нему мальчика. — Сегодня Махаон всё утро меня осматривал, крутил, вертел и ощупывал и наконец заявил, что не видит уже никакой опасности. Я думал, честно сказать, что её давно уже нет! Ну, Астианакс, хватит висеть на моём поясе! Ты не девочка. Давай докажем этому угрюмому вояке, что у нас и с мечами выходит неплохо.

Говоря так, юноша тоже скинул хитон, взял поданный Пандионом кожаный нагрудник с подшитыми к нему изнутри пластинками дубовой коры и надел на себя, в то время как его военачальник помогал мальчику облачаться в такое же защитное приспособление. Они дрались не на настоящих, а на деревянных мечах, по и такой меч при очень сильном ударе мог опасно ранить.

Неоптолем считал себя недостаточно искусным воином, постоянно с тайной горечью вспоминая рассказы о поразительном мастерстве своего великого отца, однако, если не принимать во внимание этого сравнения, он был великолепен в битве, и это видели все. Сейчас, упорно упражняясь, чтобы вернуть себе быстроту движений, уверенность руки, точность и силу удара, он добился ещё больших успехов, и суровый Пандион хвалил его совершенно искренне. Астианакс отчаянно старался во всём следовать царю, и у него тоже многое стало получаться, хотя он и начал постигать воинское искусство куда раньше, чем другие мальчики.

— Всё, довольно с вас! — воскликнул Пандион, когда спустя полчаса заметил, что с обоих пот льёт уже ручейками. — Куда лучше, куда как лучше, царевич, хотя здесь нам ещё работать и работать...

— Ля как? — переводя дыхание, спросил Неоптолем.

— Ты просто молодец, мой господин! — едва сдерживая довольную улыбку, проговорил воин.

— Слышал? — юноша подмигнул мальчику. — Мы с тобой — молодцы! А теперь — купаться! Если мы не придём вовремя к обеду, мама будет о-очень на нас сердита...

— До обеда ещё далеко! — возразил, глянув на солнце, Астианакс. — Поедем к озеру. Ну, пожалуйста, Неоптолем! И заодно я ещё поучусь управлять колесницей... Можно, ну можно, а?

— Хитрый мальчишка... Ты знаешь, что если вот так на меня смотришь, то я не смогу тебе отказать! — проговорил устало Неоптолем, и какая-то тень скользнула по его лицу.

— Потому что я тогда очень похож на маму, да? — лукаво спросил ребёнок.

— Да, наверное...

— А Феникс говорит и многие говорят, что я и на тебя похож! — воскликнул Астианакс, путаясь головой в вороте туники, которую он спешил надеть как можно быстрее, чтобы не дать Неоптолему передумать. — А знаешь, знаешь, почему? А потому, что мама говорит — мой отец и твой были очень похожи. Их даже путали. Вот!

— Она и мне это говорила. Да ты оденешься или нет? Беги вперёд, прикажи заложить колесницу. Скорей!

Говоря так, он смотрел вниз, делая вид, что старательно расправляет складки своего хитона. Дело было вовсе не в сходстве Астианакса с Андромахой, да он почти и не был похож на неё, вырастая копией Гектора, и юноша это прекрасно понимал. Дело было в этом взгляде, просящем взгляде снизу вверх, который, помимо сознания ребёнка, выходил у него каким-то особенно печальным, будто отразившим чужую печаль. Каждый раз, когда он так смотрел на Неоптолема, юноша вдруг видел не его... Перед ним, как из страшного сновидения, всплывало лицо умирающего Приама, и звучал его слабый, но ясный голос: «Бедный мальчик! Ты не доживёшь до старости!»

Ещё недавно, лёжа при смерти, юноша вспоминал эти слова, принимая их как приговор. Его любовь к Андромахе, её преданность ему, видение счастья с нею не дали пророчеству сбыться. Но надолго ли оно отсрочилось? Он старался не думать об этом и никогда, ни с кем об этом не говорил.

Море сияло так ярко, что долго смотреть на него было невозможно — на глазах выступали слёзы. Оно казалось одним необъятным драгоценным камнем, вправленным в туманный ободок горизонта. Берег поднимался над ним каменным козырьком, скрывая узкий песчаный пляж, который набегающие волны прилива омывали почти целиком.

Неоптолем натянул поводья, кони стали, и колесница замерла почти над самой береговой кромкой. Он любил это волнующее ощущение опасной близости пустоты, а потому часто ездил вплотную к обрыву и останавливался совсем рядом с ним.

— Не страшно? — посмотрел он на Андромаху.

— Страшно, — ответила та.

Но при этом её изумрудные глаза улыбались. Царица сидела, выпрямившись, спокойно раскинув руки на бортах колесницы, и в лице её и позе не было заметно страха.

Юноша спрыгнул на землю и тщательно привязал поводья к растущей рядом мощной, красиво изогнутой сосне. Его пальцы сразу запахли смолой.

— Прыгай!

Он подставил руки, и молодая женщина спрыгнула прямо к нему в объятия, сразу охватив обеими руками его шею, тесно прижавшись к нему. Его сердце больно съёжилось и отчаянно заколотилось, будто хотело пробить изнутри грудь...

Прошло уже три месяца со дня их свадьбы, с того дня когда Неоптолем едва не был убит. Он выздоровел. У него уже ничего больше не болело, и лекари поражались тому, как быстро восстановились силы — после таких ранений он мог испытывать слабость и полгода, мог вообще остаться калекой. Но этого не произошло. Произошло другое... Обретя то, о чём он мечтал столько лет, получив право обладать Андромахой, юный царь вдруг понял, что боится этого обладания. Точнее, он не боялся, он просто не верил, что это обладание будет полным, а ни на что иное он уже не мог согласиться! Где-то в глубине души, повзрослевшей и помудревшей за эти дни, Неоптолем сознавал, что женщина, о которой он так долго мечтал, всё равно не его, что она, принеся себя в жертву, стала ещё дальше, и если рухнет последняя зримая преграда и они станут по-настоящему мужем и женой, он потеряет её совсем...

Неоптолем убеждал себя в том, что ошибается. Ведь Андромаха была так нежна, так ласкова с ним! Она была готова исполнить свой долг, она ждала его. А он... вот уже который вечер подряд он подходил к дверям её комнаты, стоял, замирая, собираясь с силами. И... трусливо уходил прочь!

Этим утром Андромаха, как всегда, прямодушная до детской простоты, сама спросила у него:

— Ты не приходишь потому, что ещё слаб после болезни, или я что-то не так делаю? Я слышу твои шаги каждый вечер, но ты не входишь...

Он хотел рассердиться и понял, что это будет ещё глупее.

— Я боюсь, что тогда ты возненавидишь меня, — так же просто ответил он. — Ведь любишь ты всё равно не меня. И я это вижу.

Андромаха вспыхнула, побледнела, потом вдруг стала очень серьёзна, взяла его за обе руки и, глядя снизу вверх ему в глаза, заговорила:

— Неоптолем, милый, я не мшу и не хочу тебе лгать. И я не лгала тебе ни разу. Я не лгала, когда сказала, что я тебя люблю. Я полюбила тебя, потому что ты мне близок, потому что ты меня спас, потому что помог справиться с болью, потому что ты — сын Ахилла, которого мы с Гектором любили больше всех на свете, если не считать нашего сына, потому, наконец, что ты так похож на них обоих и потому, что сам по себе так прекрасен! Но это — другая любовь, Гектора я не так люблю... Видишь, я говорю правду — я его не разлюбила, полюбив тебя! Но он умер.