Елизавета Дворецкая - Огненные птицы [litres]

Эльга подошла к нему. Она знала, что стоит за этим «покоя не будет никому». И почему он уходит сейчас. То, что можно сказать в таких случаях, она говорила ему – и вслух, и мысленно – уже много раз. Теперь не требовалось слов: встречаясь глазами, они как будто входили в некое соединявшее их невидимое облако, в котором одна душа просила другую вернуться, а та – обещала.

Мистина наклонился к ней и осторожно прикоснулся губами к ее губам. Смерть Ингвара наполовину убила их обоих; казалось бы, теперь, овдовев, Эльга может дать свободу своему сердцу, но на деле все стало еще тяжелее. Смерть мужа не принесла ей свободы любить другого, сковала сердце холодом. И сейчас она просто закрыла глаза и замерла. Снова пришел миг, который мог оказаться у них последним, и она не могла ни оттолкнуть Мистину, ни ответить ему.

Она была как зимняя земля под покровом снега, которую солнце напрасно пытается разогреть своим поцелуем.

Мистина отвернулся и вышел за дверь. Эльга обессиленно опустилась на скамью. Подумала о сыне. О Мистине… о братьях Ингвара, о своих зятьях… Ее отец погиб в сражении. Три ее брата – Хельги, Эймунд, Олейв – погибли в сражениях. Ее муж… Вот уже пятнадцать лет не проходит и года без того, чтобы кто-то из близких ей мужчин не уходил навстречу вражеским клинкам. И сейчас она не могла шевельнуться, словно вся тревога и горе этих лет навалились на нее разом.

Теперь и сын ее достиг тех лет, когда они уходят…

Как никакая другая женщина, Эльга знала – иногда они не возвращаются…

Береста разбудили, когда петухи пропели в третий раз. Во всем Искоростене петух остался один-единственный: князь велел приберечь его для последней жертвы Перуну, остальных уже съели. Войско стояло в городе всего два дня, но припасы уже исчезли – ушли, как вода в песок. Володислав заранее приказал наготовить хлеба, дров, воды на такой случай, но уж слишком много людей здесь оказалось. Припасы начали расходиться задолго до начала осады, с появления первых беженцев: нельзя было оставить людей голодными, чтобы не подорвать дух, не вызвать недовольство, не вскормить измену. А после битвы на Размысловом поле в городе оказалось шесть-семь сотен ратников да несколько сотен своих жителей и беженцев. Величар увел за Уж тех, кого здесь разместить было нельзя, но между ним и городом, на берегу и опушке леса, стояли русские сотни, оградив стан рогатками. Володислав, оглядывая этот стан с заборола, надеялся, что Величар нападет из леса, постарается истребить эти три сотни. Тогда силы русов уменьшатся, и Ольге со Святославом придется послать сюда новых людей, оторвав их от основного войска в предградье.

– Лучше пусть он сейчас силы прибережет, а набросится, когда русы в ворота полезут, – говорил Коловей. – Гонца б к нему послать.

Володислав согласился, но первых двух гонцов русы застрелили еще на реке. Третий, похоже, прошел – шума поимки из темноты не доносилось.

– Не послать ли нам и к Етону? – спрашивал Володислав у Красилы. – Обещал же он помочь, если самый край придет.

Красила и Коловей, кроме Величара за рекой, составляли узкий круг его нынешнего совета, прореженного войной. Даже Истислав, человек не слишком сообразительный, но верный, на Размысловом поле мертвым лежать остался.

– Да поздно уж посылать, – качал головой Красила. – Даже и согласись он – пока гонец доедет, пока бужане соберутся…

– Если кто поможет, так это угры! До них бы нам продержаться!

Обещание помощи от угорского князя Хвайцы пришло еще осенью, и вот теперь полтысячи его всадников уже можно было ждать. Но на ожидание оставалось всего несколько дней. Плотно заполнившая Искоростень толпа людей мерзла, голодала, воды в бочонках и мехах оставалось всего ничего. Солома и дранка сверкали на сухих, оголенных оттепелью крышах, а ясное небо не обещало снегопада.

– Огнем стреляют! – Медведь раза три потеребил Береста за плечо, пока тот наконец очнулся. – Князь велел всем наготове быть.

– Вставай, у Сварога отоспимся, – хмыкнул третий их товарищ, Летыш. – Поскорее бы, а то я больше не могу!

Вышли во двор, заставленный повозками беженцев. Было совсем темно, однако, судя по звукам, никто не спал – все смотрели в небо. Берест тоже взглянул и охнул: через тьму над головами неслись десятки огненных птиц. Иные пропадали где-то, иные падали наземь внутри города и гасли. Люди передавали друг другу подобранных «птиц»: стрелу, где в наконечник была напихана пакля. Кто-то вскрикнул: под обгорелой паклей таился тлеющий трут.

Потянуло дымом. Огня пока не было видно, но вдруг кто-то вскрикнул, указывая на крышу: дым валил из-под кровли, и мелькнуло пламя. Погасшая в полете стрела, воткнувшись в солому, постепенно разгорелась снова, а теперь занялась и сама крыша.

– Живей туши! – заорал Коловей.

– Воды дайте!

– Да нет воды, дурни!

– Сбрасывай огонь!

– Младенко, подсади меня, живей!

Отроки устремились к крыше, полезли наверх, стали ворошить солому и швырять тлеющие клочки на землю, другие принялись затаптывать. А над головой неслись новые стаи огненных птиц, и теперь уже приходилось следить, где они исчезнут. Русы снизу не могли прицелиться, но избы и клети в городце стояли густо – и вслепую промахнуться трудно.

Внутри Искоростеня быстро нарастало смятение. Еще с вечера люди шептались, надеясь, что поутру князь затеет переговоры и русы снимут осаду. Говорили, что можно и дань давать, не пропадать же всем… Но вот не успел прийти новый день, как оказалось: русы не хотят ни переговоров, ни сдачи города, ни даже дани. Они хотят смерти всего рода деревского. Зажигательные стрелы летели с двух сторон, сыпались на крыши, на землю, на повозки. Они неслись то поодиночке, то стаями по два-три десятка. Зрелище огненных стежков, стремительно прошивающих тьму, было таким завораживающим, что ратники стояли, застыв, и не могли отвести глаз. Хотя и знали: игла в руке Марены, и смертную сряду шьет она Искоростеню!

– От ручья бьют! – кричали дозорные на забороле.

В предградье стояло три стреломета, бивших из-за моста. Но оказалось, что в темноте под сотню лучников перешли ручей и теперь палили по городу вблизи. Володислав велел отстреливаться. С заборола были видны большие костры: возле них русы поджигали паклю. Костры неплохо освещали пространство, но попасть в стрелков оказывалось нелегко: кияне поснимали в предградье ворота и двери, выстроили из них заградительные щиты и прятались за ними. А огненные стрелы вразнобой, но густо вспарывали тьму и, перелетая частокол, пропадали где-то среди крыш.

Древляне метались туда-сюда: во тьме было не видно, куда стрелы втыкались. Те исчезали, будто птицы, юркнувшие в гнезда, и лишь через какое-то время, когда все уже смотрели в другую сторону, сквозь солому либо дранку вслед за струями дыма просачивалось пламя. Ни воды, ни снега не было, приходилось сбивать его вениками, полами одежды, чем придется. Чадило сразу в десятке мест, от дыма было трудно дышать, люди уже плохо различали друг друга, зато хорошо видели светящиеся прочерки в воздухе и языки пламени на крышах. Как вездесущее, но невидимое чудовище, огонь лизал добычу то здесь, то там, примериваясь, где лучше откусить. Люди пропахли дымом, лица почернели от копоти, руки были обожжены. У Береста обгорели волосы надо лбом, Медведь подпалил себе бороду. Слезились глаза. Младен, четвертый их товарищ, отшатнувшись от огня, свалился с крыши и сильно ушибся плечом. Хорошо, что это была одна из немногих в Искоростене полуземлянок и падать пришлось не очень высоко.