Виталий Гладкий - Митридат

Ксено её роль на этом пиршестве тяготила. Она старательно изображала радушие, иногда смеясь над удачной остротой, но большей частью исполняла роль виночерпия, с самой обворожительной улыбкой наполняя чаши гостям. Ей до смерти хотелось побыстрее их упоить и отправиться домой, чтобы смыть с себя зверино-мускусный запах угрюмых и неразговорчивых варваров с манерами оголодавших хищников. Но, похоже, хмель на них почти не действовал. Единственным следствием многократно осушенных чаш оказался непомерно возросший аппетит варваров. Они уничтожали всё подряд: и запечённых в тесте фазанов, и ароматный скифский сыр, и фаршированную зайчатину, и кабаньи окорока, и дивные персидские сладости, и пироги с рыбой. Ксено едва сдерживала брезгливую мину, наблюдая за тем, как сарматы чавкали, пожирая политую соусом оленину — редкий деликатес, достойный самого изысканного гурмана.

Иногда красавица замечала красноречивые взгляды Савмака. В такие мгновения в неё вселялся дух противоречия — она начинала смеяться, расточать любезности довольно симпатичному Ардабеврису, от чего сармат, немного понимавший эллинский язык, расплывался в глуповатой ухмылке и бесцеремонно поглаживал гетеру по упругим бёдрам. Негодующий Савмак, в душе которого бушевал пожар, отворачивался к Митридату-Дионису и, старательно маскируя глубоко уязвлённое мужское самолюбие, как ни в чём не бывало продолжал степенный разговор со своим другом. Раздосадованная Ксено какое-то время продолжала проявлять искусственно подогретый интерес к алану, но затем, задетая за живое мнимым безразличием к своей персоне со стороны Савмака, довольно бесцеремонно осаживала всё больше и больше распаляющегося варвара.

К сожалению, гордая прелестница не учла некоторых особенностей быта сарматов. Что, впрочем, извинительно — о нравах и обычаях жестоких и могущественных воителей в те времена было известно очень мало, так как только редкие смельчаки отваживались водить караваны в их кочевья, а тем россказням, больше похожим на небылицы, которыми потчевали на городской агоре и на эмпориях заезжие суесловы, весьма просвещённые пантикапейцы не верили. Всё дело в том, что у аланов, чьи женщины до замужества воевали наравне с мужчинами, именно такое поведение — грубоватое и даже жёсткое — считалось признаком особого благоволения к противоположному полу. А потому Ардабеврис, нимало не сомневаясь в своих мужских достоинствах и благосклонности Ксено, подогрев себя ещё несколькими чашами неразбавленного родосского, неожиданно поднял на руки красавицу и пошёл во внутренние покои дворца, куда, как успел заметить его острый проницательный взгляд, уже направилась не одна влюблённая пара.

Негодующие крики и звуки хлёстких пощёчин, которыми разъярённая Ксено награждала незадачливого любовника, застали Савмака на пороге андрона — измученный её холодной надменностью и безразличием к его чувствам, он решил незаметно покинуть весёлое общест-во, чтобы предаться в уединении скорбным размышлениям. Завидев девушку в объятиях сармата, скифский царевич, расшвыряв по пути замешкавшихся сотрапезников, в мгновение ока очутился возле радостно гогочущего алана — Ардебеврису ярость Ксено казалось увлекательной любовной игрой.

Изумлённый неожиданным препятствием сармат тупо уставился на юношу, загородившего выход. В андроне воцарилась напряжённая тишина. Савмак, бледный, как полотно, тихо сказал:

— Оставь её…

Воспользовавшись временным замешательством алана, Ксено с не женской силой рванулась, выскользнула из его поистине медвежьих объятий, и, сгорая от стыда, поспешила спрятаться среди ошеломлённых гетер. Проводив её всё ещё непонимающим взглядом, Ардабеврис, медленно наливаясь пьяным гневом, обернулся к Савмаку.

— Уйди с моей дороги, сын мула, иначе я расшибу твою глупую башку, — прошипел он, буравя юношу налитыми кровью глазами.

— Только твой посольский сан, сармат, удерживает меня от достойного ответа на оскорбление, — с удивительным, пугающим спокойствием процедил сквозь зубы Савмак.

Они говорили на смешанном скифо-сарматском наречии, бытовавшем на берегах Данаприса. Ардабеврис сразу признал в юноше исконного врага своего рода, одного из сколотов-пилофириков, объединившихся под началом Скилура и не пустивших сарматские племена в благодатную Таврику. И от этого обычно сдержанный алан на какой-то миг потерял голову.

— Прочь! — Ардабеврис попытался двумя руками оттолкнуть Савмака.

И, тут же, взлетев над головами испуганно шарахнувшихся в стороны пантикапейцев, гордый алан грохнулся на мозаичный пол андрона — уроки греко-римской борьбы, преподанные Руфусом, не пропали для Савмака втуне.

Алан вскочил на ноги с невероятной быстротой и сноровкой; взревев от ярости, он попытался достать меч, но, увы, ножны были пусты — пирующие оставили оружие охране дворца во избежание таких вот недоразумений и ссор, нередко случавшихся и ранее.

В это время из глубины андрона послышался боевой клич сарматов, и на помощь Ардабеврису, сметая всё со своего пути, поспешил тугодум Варгадак — до него только теперь дошёл смысл происходящего. Размахивая ручищами-клешнями, он ревел, как раненый буйвол, стараясь добраться к ощетинившемуся Савмаку. Ему осталось совсем немного, два-три шага, как неожиданно на его запястья будто легли и замкнулись железные тиски — гигант, чуть ниже языга ростом, но шириной покатых плеч вовсе не уступающий забияке, стал перед ним, словно скала.

— Э-э, приятель, потише, — мягкий, рокочущий бас Митридата-Диониса, казалось, заполнил андрон по самый потолок. — Негоже воинам выяснять отношения таким недостойным способом. Добрый конь, острый меч и хорошо утоптанное ристалище — вот и всё, что нужно мужчинам для славной беседы.

Митридат, как и Савмак, тоже знал скифо-сарматское наречие — обладая невероятной склонностью к изучению чужих языков, он и в Пантикапее не терял времени даром.

Опешивший Варгадак слабо трепыхнулся, будто намереваясь вступить в рукопашную с Митридатом, но тут раздался властный голос стратега аспургиан, вовремя вспомнившего про свои обязанности:

— Остановитесь! Именем царя Боспора приказываю — все на свои места! Ослушники, не взирая на сан и заслуги, будут подвергнуты бичеванию как последние рабы! И с позором изгнаны за пределы царства…

Стратег подошёл ко всё ещё не остывшим сарматам, за чьими спинами уже сгрудились соплеменники, недобро осмотрел гостей, хотел что-то сказать, но смолчал и обратился к Савмаку:

— Стыдно, царевич! Наследник престола — и пьяная драка. Фи! — с негодованием фыркнул он; но, заметив опасный блеск в глазах юноши и вовремя вспомнив, что перед ним стоит уже не его лохаг, а будущий господин, примирительно добавил: — О случившемся я обязан доложить царю, уж извини. Остальное, как верно заметил этот юноша, — стратег кивком головы указал на невозмутимого Митридата, — вы можете выяснить на свежую голову и в подобающем месте. Хотя это и не по правилам… — едва слышно пробормотал он, удаляясь на своё ложе.