Виталий Гладкий - Митридат

Но в свою палатку триремарх так и не зашёл, несмотря на то, что под прочной парусиной его ждала мягкая постель и давно остывший ужин. Он присел на верёвочную бухту под башней для лучников и стал неторопливо потягивать вино прямо из бурдюка. Тревожное томление не оставляло душу, прогоняя сон и навевая отнюдь не безоблачные мысли. Впрочем, палатка триремарха не пустовала. Оттуда слышался неясный говор и звуки, не вызывающие никаких сомнений в их происхождении — там трапезничали.

Невольно прислушиваясь к разговору, триремарх недовольно поморщился: пассажиры, навязанные ему всесильным Сенатом, чувствуют себя чересчур свободно и независимо. Но пусть их — у него и так достаточно забот, чтобы обращать внимание на такие несущественные мелочи. Сейчас главное — добрый попутный ветер, который поможет каравану быстрее укрыться в безопасной гавани острова Самос. Триремарх тряхнул головой, прогоняя сонную одурь, и нащупал горловину бурдюка…

В палатке было душно, но собеседники — худощавый мужчина с коротко остриженным седым ёжиком волос и уродливый горбун с огромными, тревожно поблескивающими глазами — и не подумали приоткрыть полог, чтобы впустить внутрь изрядно посвежевший ночной воздух. От ужина — небольшого осётра, запечённого в тесте и приправленного сладким соусом — остались одни хрящи, и теперь они налегали на вино, закусывая виноградом.

— …Я бы не сказал, что тебя встречали на Крите с распростёртыми объятиями, — горбун с ехидцей посмотрел на худощавого.

— Ты прав, Макробий… — задумчиво ответил тот и отпил глоток вина из небольшого дорожного кубка. — И меня это тревожит. Похоже, наш общий «друг» Дорилай Тактик зря времени не теряет.

— Несомненно, — подтвердил ростовщик. — Мои друзья на Крите обеспокоены не менее твоего, Авл Порций. По их сведениям, Дорилай нанял фалангу великолепно обученных гоплитов, готовых хоть сегодня отправиться в Синопу и скрестить мечи с наёмной пьянью, собранной стратегом Клеоном.

— А в том, что его там ждут, можно быть уверенным, — нахмурился Авл Порций Туберон. — Царица Лаодика настроила против себя почти всю знать. Она решила посадить на престол своего младшего сына Хреста, считающегося соправителем. Но завещание Митридата Эвергета уже известно всем, и юный Митридат, находящийся в бегах, конечно же, не станет отказываться от царской китары. Будь Лаодика умней и чуть дальновидней, она не стала бы унижать приближённых бывшего царя. Среди них, к нашему глубокому сожалению, увы, немало людей достойных, храбрых и уважаемых не только в Малой Азии, но и в Элладе. По моему мнению заговор против Лаодики уже созрел. Нужен только маленький толчок, и лавина покатится вниз, сметая всё на своём пути.

— Эта лавина может похоронить не только Лаодику… — как бы в раздумье сказал Макробий, бросив исподлобья на Туберона взгляд, полный злобного торжества.

— Пусть псы Гекаты сожрут сердце этой похотливой самки! — выругался Авл Порций. — Женщина на троне… Бр-р… — он содрогнулся от отвращения. — На неё сделал ставку наш достопочтимый Марк Эмилий Скавр, но теперь он в Риме, а мне приходится тут расхлёбывать то, что заварил этот горе-дипломат.

— Как я понимаю, всё упирается в юного Митридата.

— Именно. Не могу себе простить, что вовремя не отправил его в Эреб. Но кто мог предположить, что он осмелиться пойти против матери?

— Где он сейчас?

— Его видели наши агенты в горах Париадра.

— Видели?

— Возвратился только один, — угрюмо посмотрел на ростовщика Авл Порций, учуяв в его голосе злорадные нотки. — У этого волчонка уже выросли клыки. Остальные агенты, а их было больше десятка, покоятся на дне ущелий в этих проклятых богами местах.

— Прискорбно… — потупился Макробий, старательно избегая взгляда собеседника.

— Потому я тебя и разыскал, дорогой мой Макробий, — Туберон наполнил чаши. — Без тебя мне с этой задачей не справится.

— Нет покоя в этом мире… — ростовщик горестно вздохнул. — Ах, как чудно я провёл время в Риме! Воспоминания, воспоминания….

— В этом что-то есть… — насмешливо сказал Туберон. — Целебные римские термы, куртизанки, бои гладиаторов. Наконец, приятное общество клиентов [231] Клиенты — общественная прослойка в Древнем Риме; К. — полноправные граждане, зависящие от своих патронов — патрициев. и промотавших семейные поместья патрициев, готовых лизать тебе пятки, лишь бы сытно отобедать на дармовщину и получить ссуду.

— Это правда, — согласился не без удовольствия Макробий. — Ты забыл ещё про мой дом на Палатине [232] Палатин — один из семи холмов Рима. . Он обошёлся мне в немалую сумму… — ростовщик не удержался, чтобы не уколоть собеседника довольно прозрачным намёком на его финансовые затруднения — несмотря на свой достаточно высокий для всадника титул и связи среди властьимущих, Туберон был по сравнению с горбуном нищим.

— О времена, о нравы… — с раздражением бросил Авл Порций и сменил позу, задев при этом огромного пса, похожего на волка.

Пёс оскалил внушительные клыки и глухо зарычал.

— Фу, Луперк! — прикрикнул на него Макробий и потрепал по загривку. — Поди погуляй… — он приоткрыл полог палатки и вытолкнул пса наружу.

В морщинах на лице ростовщика таилась ехидная усмешка. Ему была понятна причина резко ухудшившегося настроения досточтимого Туберона. До недавних пор на Палатине, одном из семи холмов, на которых располагался Рим, жили только высокородные патриции. Это было самое престижное место столицы. Даже для всадника, не говоря уже о представителях купеческого сословия, купить дом на Палатине считалось столь же невероятным, как, например, для смертного побывать на Олимпе. Но многочисленные войны с дикими племенами галлов и фракийцев опустошили казну и разорили семьи патрициев. Богатые всадники и публиканы [233] Публиканы — в Древнем Риме лица (обычно всадники), бравшие с торгов на откуп государственное имущество и подряды на общественные постройки. не замедлили воспользоваться уникальной возможностью хоть таким образом — скупая дома и поместья — уязвить высокомерных патрициев, стать с ними вровень пусть не чистотой аристократической крови, но положением в обществе и богатством.

— Мне и впрямь нужна твоя помощь, Макробий, — остывший Авл Порций выжидательно смотрел на ростовщика.

— Об этом мы уже говорили не раз, — вздохнул с сожалением Макробий. — Нет, всё-таки мне нужно было ехать не в Рим, а куда-нибудь подальше. Я стар и немощен. У меня нет семьи и детей, кому я мог бы оставить свои дома, торговые суда и золото. Всё это добывалось тяжкими трудами. И зачем? Вместо того, чтобы наслаждаться на старости лет плодами взращённого мною дерева, я, как безумец, повинуясь так называемому гражданскому долгу, опять возвращаюсь в болото, где буду разгребать грязь, чтобы добыть какой-нибудь горький корень, малопригодный для еды.