Далия Трускиновская - Свидетель с копытами

А нынешняя императрица знала Ораниенбаум постольку, поскольку совсем юной жила там. И не раз наезжала туда летом. Даже распорядилась построить себе там дачу.

– О мой Бог! – воскликнул Клаус. – Наконец-то! Господин Бейер, я счастлив! Наконец-то справедливость победит!

– Садись, Рейнгард, – сказал Штанге. – И в самом деле, пора избавляться от этой ужасной бороды. Я все время беспокоился, не нахватаешься ли ты вшей. Клаус, у нас есть ножницы? Нужно срезать все, что только можно.

– Какие ножницы? Антон, ты не понимаешь – мы избраны Богом для того, чтобы покончить с несправедливостью. Я всегда знал, что так будет. А ты – про ножницы, – с досадой ответил юноша.

– Клаус, ступай к хозяину с хозяйкой, если спят – разбуди и добудь ножницы, – приказал Бейер.

Клаус ушел и вернулся без ножниц. Его знаний русского языка хватило, чтобы понять слова, сказанные из-за двери заспанным голосом: какому-де глуподыре среди ночи ножницы потребовались? И шел бы он, болван неотесанный, туда, откуда на свет появился…

– Может, не стоит, Рейнгард? – спросил Штанге.

– Антон, это необходимо. Необходимо!

Бейер знал, что, начиная новую жизнь, нужно избавиться от всех гадостей старой жизни. Они отчего-то воплотились для него в бороде. Борода сопутствовала ему во всех странствиях – сперва в бегстве к самозванцу, потом в бегстве от разгромленных войск самозванца, в дороге, в столице, в болезни, в убийстве Ройтмана… Он нее следовало избавиться и вновь стать молодым! Таким, чтобы не стыдно было прямо с Петергофского тракта предстать перед новым государем – хотя, конечно, аудиенция состоится не так скоро.

– Тогда – как лошадям гривы стригут, ножом и гребнем, – предложил Штанге.

– Пусть так.

Штанге знал, как это делается, но сам за своей лошадью никогда не ухаживал. Избавление Бейера от бороды оказалось мучительным. Не сразу сообразили, что нужен самый острый нож. Потом Штанге ловко взбил пену в миске и сбрил оставшуюся неровную щетину.

Бейер сидел, закрыв глаза. Он мысленно говорил с покойным императором.

– Ваше величество, еще несколько часов – и я сдержу данное слово. Ваше величество, я все ради вас вынес, я замерзал в степях, где гуляют смертоносные бураны, я подставлял грудь под пули, я голодал, я прошел пешком сотни верст, и это не пустая похвальба. Ваше величество, я готов! Чем бы все ни кончилось – я служу вашему сыну, ваше величество! Я служу, я служу!

– Я умею ценить твою преданность, – ответил покойный император, да так громко, что Бейер вздрогнул, и бритва Штанге едва не отхватила ему нос. Но кожу со щеки она все же содрала. Пришлось заклеивать рану куском полотна с подола рубахи.

Заснуть ему в ту ночь не удалось. Беседа с Петром Федоровичем то прерывалась, когда он проваливался в мутное забытье, то возобновлялась, и ощущение грани между сном и явью пропало вовсе. Наконец Штанге похлопал Бейера по плечу.

– Что, уже пора? – спросил Бейер.

– Я думаю, пора. Сейчас рано светает. Три часа ночи – подходящее время, чтобы выезжать. Но надо поесть.

Из еды было: черный хлеб, пироги с капустой, половина круга копченой колбасы, вода. Завтрак вышел скромный, остатки взяли с собой – неведомо, сколько ждать поезд императрицы.

Из столицы выбирались закоулками, окраинными пустырями, едва различимыми тропами. На Петергофский тракт вышли уже за Нарвской заставой.

На самом деле найти место для засады было мудрено – по обе стороны тракта либо уже стояли, либо строились усадьбы столичной знати. Этого Бейер не учел – он помнил тракт таким, каков он был четырнадцать лет назад. Но присмотренный им поворот сохранился, хотя от леса там мало что осталось.

– Мне это не нравится, – сказал Штанге.

– Следующей ее поездки в Ораниенбаум придется ждать очень долго, – ответил Бейер. Но он и сам понимал – все пошло не так, как задумано.

Раннее утро – это изумительно прозрачный и чистый воздух, птичьи голоса. После столицы, которая покрыта копотью от печных труб, особенно зимой, которая благоухает конским навозом и человечьим дерьмом, а то и падалью, да так, что к иным местам на берегах Мойки и Фонтанки даже подойти летом страшно, следовало бы дышать сейчас полной грудью, наслаждаться! Но Бейеру было не до того.

– Заряжать пистолеты? – спросил Клаус.

– Рейнгард, уже то, что мы потеряли Весселя, дурной знак, – сказал Штанге. – Первый дурной знак. Мы ведь не знаем, где он. А что, если ранен? Что, если его подобрали? Мы ведь не знаем, кто там, в лесу напал на нас. Мы можем только предполагать, что это люди графа Орлова.

– Ты вовремя завел этот разговор! – крикнул Бейер. – Испугался? Тогда убирайся. Мы с Клаусом справимся и без тебя.

– Мы справимся! – гордо подтвердил Клаус.

Штанге ничего не сказал – но и не уехал, остался. Тракт был пуст, в такое время никто не путешествовал из Ораниенбаума в столицу и из столицы в Ораниенбаум. Нужно было определиться с местом засады. Неподалеку от поворота рос старый дуб, не слишком высокий, но очень крепкий, его окружали кусты. Туда Бейер, Штанге и Клаус забрались и приступили к ожиданию. Ожидание было удивительно скучным. Если в лесу, где учились нападать на карету, всегда было о чем поговорить, то тут приходилось делать над собой усилие, чтобы произнести хоть слово. Да и те слова не имели особого смысла. Однако полное молчание сделалось невыносимо.

– Ничего, друзья мои, ничего… – сказал Бейер. – У нас все готово, мы справимся, мы с Божьей милостью справимся…

– Да, господин Бейер, – отозвался Клаус.

Антон Штанге молчал.

– Вроде бы пора ей появиться. Клаус, полезай на дерево, взгляни – что там на дороге, – приказал Бейер.

– Я не умею, – помолчав, ответил юноша.

Бейер вздохнул – любой деревенский мальчишка, разувшись, взобрался бы на самую верхушку, но этот бледный городской житель видел деревья разве что в Летнем саду, и то – не на них смотрел, а на мраморных девиц, блистающих безупречными формами.

– Высоко лезть не надо. Прими правее, встань под дубом, поднимись сажени на две, оседлай ветку. Тебе удобно будет залезть, встав сперва на седло.

– Я не умею, герр Бейер.

– Ну так учись, черт бы тебя побрал! – крикнул Бейер.

Он мог бы сказать это и тихо – он научился сдерживать кипение страстей. Но Клаус нуждался в окрике – чтобы с перепугу выполнить то, что от него требовалось.

Юноша подъехал к крепкому и довольно высокому дубу. Штанге, не говоря ни слова, придержал его лошадь, взяв за трензельное кольцо, пока Клаус неуклюже подтягивал ноги и устанавливал на седле сперва колени, потом подошвы.

– Помоги ему, Штанге.

Штанге поставил лошадь бок о бок с лошадью Клауса, уперся рукой в его седло. Юноша не сразу сообразил, что может поставить ногу на плечо бывшему майору. Наконец он взобрался на толстую ветку первого яруса кроны.