Патрик О'Брайан - Коммандер

«Так, так, так», — сказал про себя Стивен и тут же вспомнил о бедном, исхудалом матросе с заячьей губой в гамаке рядом с ним — недавнем пополнении первой вахты.

— Сколько вам лет, Чеслин? — спросил он.

— Даже не могу вам сказать, сэр, — отвечал Чеслин с безразличием, к которому примешивалась толика нетерпения. — Думаю, лет тридцать или около того. — Последовала длительная пауза — Мне было пятнадцать, когда умер мой старый отец. Если поднапрячься, то я смог бы сосчитать количество урожаев, которые за это время собрал. Только мне никак не собраться с мыслями, сэр.

— Нет. Слушай, Чеслин. Ты тяжело заболеешь, если не будешь есть. Я велю принести тебе супа, и ты должен его проглотить.

— Спасибо, сэр. Но я совсем не чувствую вкуса еды. Да мне и не позволят ее съесть.

— Зачем ты рассказал матросам о своем ремесле?

Некоторое время Чеслин не отвечал, лишь тупо смотрел на доктора.

— Видно, пьян был. Ихний грог был жуть какой крепкий. Но никогда не думал, что они так обозлятся. Хотя жителям Карборо и его окрестностей оно тоже не нравилось.

В эту минуту засвистали к обеду, и жилая палуба, располагающаяся позади парусиновой перегородки, которую поставил Стивен, чтобы хоть как-то прикрыть лазарет, наполнилась гвалтом голодных людей. Впрочем, гвалт был упорядоченным: каждая обеденная группа из восьми матросов устремлялась к своему месту, появлялись столы, подвешенные к бимсам, деревянные миски, наполненные солониной (еще одно доказательство, что сегодня четверг) и горохом приносили с камбуза, грог, который мистер Пуллингс только что смешал в кадке для питьевой воды возле грот-мачты, бережно, словно святыню, спустили вниз, и все убирались с пути, чтобы и капли не пропало.

Перед Стивеном тотчас образовался коридор; он проходил мимо улыбающихся лиц и приветливых взглядов с обеих сторон. Он заметил несколько человек, которым утром смазывал мазью спины. У них были удивительно веселые лица, в особенности у чернокожего Эдвардса, чьи белые зубы резко выделялись в полумраке; заботливые руки убрали с его дороги скамью; юнгу с силой крутанули вокруг своей оси, чтобы тот «не смел поворачиваться спиной к доктору — где твои долбаные манеры?». Добрые люди, такие приветливые лица, но они губят Чеслина.

— У меня в лазарете имеется любопытный случай, — сказал он, обращаясь к Джеймсу, с которым они сидели, переваривая свиной пудинг с помощью стакана портвейна. — Он умирает от истощения; вернее, умрет, если мне не удастся побороть его апатию.

— Как его зовут?

— Чеслин, у него заячья губа.

— Я его знаю. Из шкафутового отряда, первая вахта. Ни рыба ни мясо.

— Да? А между тем в свое время он оказывал важные услуги мужчинам и женщинам.

— Какие именно?

— Он поедал их грехи.

— Боже мой!

— Вы пролили свой портвейн.

— Вы мне расскажете о нем? — спросил Диллон, вытирая вытирая ручеёк вина.

— Зачем? Это примерно так же, как и у нас. Когда человек умирал, посылали за Чеслином. На груди у покойника лежал кусок хлеба; Чеслин съедал его, принимая на себя грехи умершего. Ему совали в руку серебряную монету и выгоняли из дома, провожая плевками и швыряя вдогонку камни.

— А я-то думал, что ныне это всего лишь басни, — произнес Джеймс.

— Нет, нет. Дело обыкновенное, хотя об этом никто не рассказывает. Но кажется, моряки относятся к таким вещам гораздо хуже остальных. Он проговорился, и на него тотчас накинулись. Обеденная группа выгнала его. Остальные с ним не разговаривают, не разрешают ему ни есть, ни спать рядом с ними. Физически с ним все нормально, но если я ничего не предприму, примерно через неделю он умрет.

— А вы велите привязать его и выдайте сотню ударов плетью, доктор, — отозвался казначей из своей каюты, где он занимался счетами. — Когда в период между войнами я служил на торговом судне, которое ходило в Гвинею, так вот были негры, которых называли то ли вайды, то ли вайду, и которые мерли дюжинами в Золотом Треугольнике от одного лишь отчаяния, что их увезли из родных краев и от друзей. Многих мы спасли тем, что по утрам хлестали их кнутом. Но сохранить жизнь этому малому не станет актом милосердия, доктор. Все равно в конечном счете его задушат, свернут шею или выбросят за борт. Моряки могут смириться со многим, только не с Ионой [61] Библейский пророк, который не захотел выполнять поручение Бога и бежал на корабле, в наказание за это корабль попал в бурю. . Он словно белая ворона, которую остальные заклюют насмерть. Или альбатрос. Поймайте альбатроса — сделать это легко с помощью линя — нарисуйте ему на груди красный крест, и его собратья вмиг разорвут его на части, не успеет пройти и склянки. Мы немало развлекались таким образом у мыса Доброй Надежды. Матросы ни за что не разрешат этому малому трапезовать вместе с ними, даже если наша миссия продлится полсотни лет. Правда ведь, мистер Диллон?

— Никогда, — произнес Джеймс. — Скажите мне, во имя господа, зачем он поступил на флот? Ведь он поступил добровольцем, а не был завербован насильно.

— Полагаю, ему надоело быть белой вороной, — сказал Стивен. — Но я не потеряю пациента из-за моряцких предрассудков. Надо поместить его туда, где его не будет преследовать их злоба. Если же он поправится, я сделаю его санитаром, он будет жить отдельно от остальных. Так что этот малый…

— Прошу прощения, сэр, капитан передает вам наилучшие пожелания, и не желаете ли взглянуть на нечто поразительно философское? — воскликнул Баббингтон, ворвавшись словно пушечное ядро.

После полумрака констапельской в ярком свете на палубе было почти невозможно ничего увидеть, но через прищуренные глаза Стивен с трудом различил старого ловца губок — высокого грека, стоявшего обнаженным в луже стекавшей с него воды около правого дрифта и с довольным видом державшего в руке кусок медной обшивки. Справа от него, сцепив руки за спиной, с торжествующим видом стоял Джек; слева — большая часть вахты. Матросы вытягивали шеи и наблюдали за происходящим. Грек вытянул кусок изъеденной медной обшивки чуть дальше и внимательно наблюдая за лицом Стивена, медленно перевернул. На другой стороне доктор увидел маленькую темную рыбку с присоской на затылке, прочно приклеившуюся к металлу.

— Прилипала! — воскликнул Стивен с чувством изумления и восторга, которого от него ожидали грек и Джек. — Ведро, сюда! Будьте осторожней с прилипалой, мой добрый ловец, славный ловец. О, какое это счастье — увидеть настоящую прилипалу!

Выдался штиль, и оба ловца губок — старый и молодой — соскребали с днища судна водоросли, замедлявшие ход «Софи». В прозрачной воде было видно, как они перемещались по натянутым вдоль судна тросам, к которым были привязаны сетки с ядрами, задерживая дыхание минуты на две. Иногда они ныряли под киль и всплывали с другого борта. Но только теперь старый ловец обнаружил своим зорким глазом их хитрого часто встречающегося врага, спрятавшегося под шпунтовым поясом обшивки. Прилипала была так сильна, объясняли ему греки, что оторвала кусок обшивки. Но это еще что: она была настолько сильна, что могла держать шлюп неподвижным, или почти неподвижным при свежем порывистом ветре! Но теперь ее поймали — конец ее проказам, твари этакой, и «Софи» помчится как лебедь. Насчет силы этой рыбы Стивен хотел было поспорить, воззвать к здравому смыслу, указать на размеры рыбки длиной всего девять дюймов, на незначительную величину ее плавников; но он был слишком мудр и слишком счастлив, чтобы уступить соблазну, и ревниво унес ведро к себе в каюту, чтобы без помех пообщаться с прилипалой.