Патрик О'Брайан - Коммандер

— А как насчет штурмана? Я слышал, что он отличный навигатор.

— Маршалл-то? Так оно и есть. — И снова Болдик фыркнул, сжав губы. К этому времени он успел выцедить еще одну пинту грога и сказал без обиняков: — Не знаю, что вы думаете насчет тех, кто пускает слюни при виде мужской задницы, но я лично считаю, что занятие это неестественное.

— Что ж, в чем-то вы правы, мистер Болдик, — отозвался Джек. Затем, чувствуя, что надо высказаться определеннее, он добавил: — Не люблю я это дело — совсем не моё. Но должен признаться, мне не хотелось бы видеть, как человека вешают за такие дела. Юнги, я полагаю?

Болдик медленно потряс головой.

— Нет, — сказал он, — нет. Не скажу, чтоб он этим занимался. Во всяком случае, сейчас. Да и не люблю я наговаривать на человека у него за спиной.

— Тем лучше для флота, — отозвался Джек, махнув рукой, и вскоре распрощался, так как лейтенант был бледен, жалок, болтлив и пьян.

Трамонтана — холодный северный ветер — успел посвежеть и дул, как двухрифовый марсельный бриз, играя жесткими листьями пальм. Небо было чистым от края до края. За пределами гавани возникали короткие крутые волны, и у жаркого воздуха появился какой-то странный привкус — не то соли, не то вина. Натянув поглубже свою шляпу, Обри набрал в легкие воздуха и произнес: «Господи, до чего же хорошо жить на белом свете!»

Время Джек рассчитал точно. Он зайдет в гостиницу, убедится, что обед будет отменного качества, почистит мундир, возможно, осушит бокал вина. Назначение забирать не придется, поскольку он с ним и не расставался. Письмо лежало у него за пазухой и приятно похрустывало при каждом вздохе.

Оставив позади «Корону», он спустился к воде, едва пробило без четверти час, и почувствовал, как у него перехватило дыхание. Сев в лодку перевозчика, Джек произнес лишь одно слово: «Софи» — у него сильно забилось сердце и в горле запершило. «Неужели я боюсь?» — удивился он. С мрачным видом он разглядывал эфес своей шпаги, почти не замечая, как легко скользит лодка по запруженной кораблями и судами гавани, пока борт «Софи» не вырос прямо перед ним, и лодочник загремел багром.

Достаточно одного мгновения, чтобы заметить ровно стоящие реи, задрапированный борт, юнг в белых перчатках, спускающихся с обвитыми бязью фалрепами, услышать солидное посвистывание боцманской дудки, поблескивающей на солнце. Затем лодка с глухим стуком ткнулась в борт шлюпа, и он поднялся на борт под оглушительные звуки отдаваемых приказов. Едва нога его коснулась переходного мостика, послышалась хриплая команда и стук ружейных прикладов морских пехотинцев, которые взяли «на караул». Все офицеры сняли шляпы. Пройдя на квартердек, Джек тоже обнажил голову.

Уоррент-офицеры и мичманы в парадных мундирах, но их синяя с белым шеренга на сверкающей палубе впечатляла меньше, чем алый строй морских пехотинцев. Все так и ели глазами нового командира. На вид он был строг и даже суров. После секундной паузы, во время которой было слышно лодочника за бортом, что-то ворчащего себе под нос, Обри произнес:

— Мистер Маршалл, прошу вас, представьте мне офицеров.

Каждый из них поочередно шагнул вперед: казначей, за ним помощники штурмана, мичманы, констапель, тиммерман и боцман. Каждый из них кланялся, провожаемый внимательными взглядами всей команды. Джек продолжил:

— Джентльмены, я рад с вами познакомиться. Мистер Маршалл, прошу вас, постройте всю команду на корме. Поскольку лейтенант отсутствует, свое назначение перед командой я зачитаю сам.

Не было никакой нужды выгонять кого-то снизу: все матросы были тут, вымыты и выскоблены, и пристально внимали происходящему. И, тем не менее, боцман и его помощники добрых полминуты высвистывали дудками в люки команду «Все на корму!» Едва свистки стихли, Джек подошел к срезу квартердека и достал своё назначение. Как только оно появилось, прозвучала команда: «Шапки долой!» — и он начал читать твердым, но несколько напряженным, механическим голосом:

— «От достопочтенного лорда Кейта…»

По мере того, как он повторял знакомые строки, благодаря торжественности события наполнившиеся теперь гораздо более глубоким смыслом, Джек вновь ощутил прилив счастья. Он грохотал:

— «Отсюда следует, что ни вы, ни кто-либо из ваших подчиненных не вправе уклониться от своих обязанностей под страхом наказания». — Слова эти он произнес с особым выражением. Затем сложил документ, кивнул экипажу и убрал бумагу в карман.

— Превосходно, — произнес он. — Разойтись, а я, пожалуй, взгляну на бриг.

В наступившей благоговейной тишине Джек увидел именно то, что ожидал увидеть — судно, подготовленное к осмотру и будто затаившее дыхание: как бы вдруг не была ненароком нарушена идеальная картина налаженного такелажа, с аккуратно свернутыми бухтами снастей и перпендикулярными лопарями. «Софи» в той же мере походила на обычную себя, как и стоявший по струнке боцман, потевший в мундире и будто вытесанный из колоды, походил на того себя, когда в безрукавке ставил легвант на марса-рей во время сильного волнения. И все же существовала важная связь между командой и надраенной добела палубой до рези в глазах сверкающей бронзой двух квартердечных четырехфунтовых пушек, идеально уложенными бухтами в канатном ящике и выстроенными, как на параде, рядами камбузных горшков и кастрюль. Джек не раз сам пускал начальникам пыль в глаза, чтобы его можно было так легко провести, но он остался доволен увиденным. Он увидел и оценил всё, что, как предполагалось, он должен был увидеть. Капитан сделал вид, будто не замечает того, чего ему не предполагалось заметить: куска ветчины, который стащил из ведра нештатный баковый кот; девок, спрятанных помощниками штурмана в парусной кладовой, которые выглядывали из-под груды парусины. Не обратил внимания ни на козла позади клюз-бака, который вперил в него свои дьявольские зрачки и тут же нарочно нагадил, ни на сомнительный предмет, похожий на пудинг, который кто-то с перепугу в последнюю минуту засунул под ватер-вулинг бушприта.

Но у Джека Обри был удивительно острый глаз — недаром он числился на флоте с девяти, а плавал с двенадцати лет — и он получил немало других впечатлений. Штурман, против ожиданий, оказался рослым толковым моряком средних лет с приятной внешностью, напившийся в стельку Болдик, видно, что-то напутал насчет его любви к мужскому полу. Характер боцмана читался по его такелажу — крепкий, надежный, проверенный, традиционный. Казначей и констапель были ни рыба, ни мясо, хотя констапель слишком болезненно отнесся к замечаниям в свой адрес и до окончания смотра незаметно скрылся. Мичманы оказались гораздо приличнее, чем он ожидал: на бригах и куттерах они зачастую имели довольно жалкий вид. Но вот юного Баббингтона на берег в таком виде выпускать нельзя. Провожая сына на флот, его мать, очевидно, рассчитывала, что он еще подрастет, но этого не произошло, и одна лишь треуголка, в которой он просто тонул, опозорила бы шлюп.