Бернард Корнуэлл - Безумен род людской

— Ты можешь остаться здесь, на кухне, — с притворной скромностью предложила она, — тут тепло.

Вместо этого я прокрался наверх, стараясь не разбудить вдову Моррисон, мою хозяйку, которой я слишком много задолжал, и, стянув мокрые вещи, трясся под тонким одеялом, пока в конце концов не уснул.

Утром я проснулся уставшим, замёрзшим и в сыром белье. Я натянул дублет и чулки, убрал волосы под шляпу, протёр лицо полузамерзшей тряпицей, воспользовался уборной на заднем дворе, проглотил чашку водянистого эля, стащил с кухни корочку хлеба, вдове Моррисон пообещал заплатить за аренду и вышел в холодное утро. По крайней мере, не было дождя.

До «Театра» от дома вдовы я мог добраться двумя путями. Мог повернуть налево в переулок и пойти на север по Бишопсгейт-стрит, но часто по утрам эта улица была переполнена овцами и коровами, которых гнали на городские бойни, и к тому же после дождя там по колено грязи, дерьма и навоза, так что я повернул направо и перепрыгнул через сточную канаву, опоясывающую Финсбери-филдс. Приземляясь, я поскользнулся, правая нога провалилась в тухлую зелёную воду.

— Выход с характерной грацией, — раздался язвительный голос. Я поднял голову и увидел брата, который выбрал путь на север через Филдс вместо толкотни с испуганным стадом на улице. Его сопровождал Джон Хемингс, ещё один актёр труппы.

— Доброе утро, брат, — сказал я, поднимаясь.

Он пропустил моё приветствие мимо ушей и не предложил помочь, пока я карабкался по скользкому склону. Правую руку ожгло крапивой, и я выругался. Он улыбнулся. Джон Хемингс шагнул вперёд и протянул мне руку. Я поблагодарил его и возмущенно посмотрел на брата.

— Ты мог бы мне помочь, — сказал я.

— Точно, мог бы, — неприветливо буркнул он.

На нём был толстый шерстяной плащ и тёмная шляпа с экстравагантными полями, затенявшими лицо. Мы совсем не похожи. Я высокий, с тонкими чертами лица, чисто выбрит, в то время как у него круглое, грубое лицо с небольшой бородкой, полными губами и очень тёмными глазами. У меня ясные голубые глаза, у него — скрытные и всегда смотрят с осторожностью. Он наверняка предпочел бы пройти мимо, не обратив на меня внимания, но внезапное падение в сточную канаву заставило его заметить меня и даже заговорить.

— Юный Саймон вчера был прекрасен, — сказал он с наигранным восторгом.

— О да, он сам об этом твердил, — сказал я, — неоднократно.

Он не смог сдержать улыбку, судорогу, выдавшую удовольствие и немедленно исчезнувшую.

— Танец с канделябром? — продолжил он, будто не заметив моего ответа. — Отлично придумано.

Я знал, он восхваляет Саймона Уиллоби, чтобы позлить меня.

— А где Саймон? — спросил я. Мне казалось, что Саймон Уиллоби должен находиться поблизости от своего наставника Джона Хемингса.

— Я... — начал Хемингс и как будто застеснялся.

— Он пачкает простыни в чьей-то роскошной постели, — сообщил мой брат как нечто очевидное. — Как же иначе.

— У него друзья в Вестминстере, — смущенно сообщил Джон Хемингс.

Он чуть моложе моего брата, ему лет двадцать девять или тридцать, но обычно играет стариков. Он чуткий человек и знает о вражде между мной и братом, и делает всё возможное, чтобы ее смягчить, хотя и безуспешно.

Брат посмотрел на небо.

— Похоже, погода налаживается. Но медленно. Мы не сможем сегодня играть, очень жаль, — он одарил меня гаденькой улыбкой, — и ты останешься без денег.

— Но мы же репетируем? — спросил я.

— За репетиции не платят, только за представления.

— Мы ведь можем поставить «Удачу мертвеца»? — встрял Джон Хемингс, пытаясь положить конец нашей перепалке.

— Без Августина и Кристофера — нет, — ответил брат.

— Ну да, конечно нет. Какая жалость! Мне нравится эта пьеса.

— Она странная, — сказал мой брат, — но не без достоинств. Две пары, и обе женщины влюблены в одного мужчину! Здесь можно потанцевать.

— Так мы вставим туда танцы? — озадаченно поинтересовался Хемингс.

— Нет-нет, я имел в виду, что есть место для усложнения. Две женщины и четверо мужчин. Слишком много мужчин! Слишком! — Брат умолк и уставился на мельницы через поле. — И еще приворотное зелье! Идея таит в себе возможности, но всё неверное, всё неверно!

— Почему неверно?

— Потому что приворотное зелье стряпают отцы девушек. А это должна быть колдунья! Какой прок от колдуньи, если она не ворожит?

— У неё есть волшебное зеркало, — отозвался я, потому что именно я играл колдунью.

— Волшебное зеркало! — презрительно фыркнул брат. Он опять прибавил шаг, как будто старался оставить меня позади. — Волшебное зеркало! Шарлатанский трюк. Магия в том... — он помедлил, а потом решил, что говорить мне это — напрасный труд. — Да не важно. Мы не можем играть эту пьесу без Августина и Кристофера.

— А как идёт дело с «Вероной»? — спросил Хемингс.

Если бы я решился задать этот вопрос, на меня и внимания бы обращать не стали, но Хемингс моему брату нравился. И всё же ему не хотелось отвечать в моём присутствии.

— Почти закончена, — неопределённо сказал он, — почти.

Я знал, что брат пишет пьесу, чье действие происходит в Вероне — это город в Италии, и ему пришлось прерваться, чтобы придумать свадебное представление для нашего покровителя, лорда Хансдона. Он ворчал, что его сбивают.

— Она тебе ещё нравится? — поинтересовался Хемингс, не обращая внимания на раздражение моего брата.

— Нравилась бы больше, если бы смог закончить, — рассердился брат, — но лорд Хансдон желает свадебное представление, так что к чёрту Верону.

Дальше мы шли молча. Справа, за вонючей канавой и кирпичной стеной — «Занавес», наш конкурент. Синий флаг, развевающийся над высокой крышей, объявлял, что сегодня вечером там будет представление.

— Ещё одно представление со зверями, — презрительно произнёс брат.

В «Занавесе» уже много месяцев не ставили пьес, а сегодня не будет спектакля и в нашем «Театре». Нам нечего представлять, пока другие актёры не выучат роли Августина и Кристофера. Можно было сыграть то, что показывали вчера королеве, но за последние месяцы эту пьесу мы ставили слишком часто. А если часто показывать одну пьесу, публика способна забросать сцену пустыми бутылками из-под эля.

Мы подошли к деревянному мосту, который пересекает сточную канаву и ведёт к грубому провалу в длинной каменной стене. За этой дырой — наш «Театр», огромная деревянная башня, высокая как шпиль церкви. Построить театр было идеей Джеймса Бёрбеджа, как и сделать мост, и проломить стену, чтобы зрителям не приходилось добираться к нам по грязи через Бишопсгейт, а вместо этого выйти из города через Криплгейт и пройти через Финсбери-филдс. Этой дорогой ходило так много народа, что теперь через открытое пространство в грязи протоптали широкую дорожку.