Бернард Корнуэлл - Безумен род людской

— Ты с Джин?

— Вряд ли с тобой, — сказала она. — Ты умеешь шить?

— Нет.

— Конечно, не умеешь. Так что да, мы с Джин, и на пятьдесят шиллингов мы купим много прекрасных тканей.

— И Джин покинет театр?

— Ей нравится работать в театре, и я буду ей помогать. Мы можем работать вдвоём. Джин начала бы шить уже сейчас, если бы знала, где продать одежду, но я знаю множество горничных. Её милость будет у меня покупать, она меня любит, и другие тоже будут покупать.

— Я люблю тебя, — сказал я.

— Но ты не должен больше воровать, — внезапно сказала она. Я пытался ответить, но понятия не имел, что сказать, и Сильвия протянула руку и коснулась моей щеки. — Ничего страшного, — сказала она, — я многое про тебя знаю. Например, что ты делал кое-какие глупости, но все мы делаем глупости в молодости. Ты просто должен это прекратить. Я не хочу, чтобы ты болтался на виселице.

— А ты делала глупости? — спросил я.

— Пока что нет, но собираюсь.

— И какую же глупость?

— Выйду за тебя замуж. — Она наклонилась ко мне и поцеловала. И тут мы услышали, как открылась главная дверь зала и по каменным плитам застучали громкие шаги.

— Кто-то уже зажёг камин, — произнёс слуга.

— Не иначе феи из пьесы, — ответил Уолтер Харрисон, управляющий. — В особняке полно привидений. Пойди лучше набери воду.

— Дом проснулся, — прошептала Сильвия, — мне пора.

Она направилась к задней части сцены.

Любовь и разум в наше время редко ладят. Благодарение Господу.

Сладчайшая пьеса

А главное, дорогие мои актёры, не ешьте ни луку, ни чесноку. Мы должны испускать сладостное благоуханье, и я не сомневаюсь, что зрители скажут: вот сладчайшая пьеса. Без всяких рассуждений! Марш вперёд без дальних слов!

«Сон в летнюю ночь»

Акт IV, сцена 2

Леди Энн Хансдон, бабушка невесты, восседала в центре большого зала. Две служанки, и среди них не было Сильвии, сидели на низких скамейках у её ног, а на маленьком столике сбоку стояли песочные часы. Мы только что закончили первую репетицию, сыграв всю пьесу в костюмах, по крайней мере, в каких могли, поскольку многие изысканные наряды ещё не сшили, и сейчас все актёры неловко стояли на сцене, ожидая приговора её милости. Это было в день моего столкновения с персивантами, до свадьбы оставалось всего шесть дней, и леди Энн потребовала, чтобы мы сыграли для неё «Сон в летнюю ночь».

— После той интерлюдии, что вы представили на Рождество, — объявила она пайщикам, — я хочу удостовериться, что наши гости не уснут от скуки.

Леди Энн была одета в модный чёрный цвет, седые волосы убраны под французский чепец. Она взирала на нас, постукивая по столу пальцами в перстнях. Разумеется, мы наблюдали за ней по ходу пьесы, и суровость её лица, на котором лишь изредка появлялась едва заметная улыбка, не говоря уже о смехе, нас тревожила. И вот она вынесла свой приговор:

— Почти два с половиной часа, мистер Шекспир, два с половиной!

— Так долго, миледи? — отозвался мой брат.

— Два с половиной! — повторила она, подняв в доказательство песочные часы.

— В самом деле, миледи.

— Его милость не выдержит двух с половиной часов, — сурово произнесла она.

— Мне очень жаль это слышать, миледи.

— Но если бы мы играли, чтобы развлечь моего мужа, мистер Шекспир, то пьеса закончилась бы, едва зрители успели занять свои места.

— Его милость любезно сказал... — начал мой брат.

— Мнение моего мужа о пьесах не имеет значения, — резко перебила леди Энн, — ровно никакого. Ему нравятся постановки, где люди умирают. Часто и в муках. Пишите побольше в таком духе, мистер Шекспир, и он навсегда останется вашим покровителем.

Мой брат поклонился в ответ.

— А вот мое мнение, — продолжала её милость, — имеет значение! И мне нравится эта пьеса. Очень нравится, и смею сказать, если её величество соизволит появиться среди нас, ей она тоже понравится.

— Ваша милость чрезвычайно добры, — сказал мой брат с поклоном.

— Вовсе нет! Как я уже сказала, пьеса мне нравится, но мне не нравится, что она идёт два с половиной часа... — Она сделала паузу, явно ожидая возражений, но мой брат не ответил, а все остальные просто переминались с ноги на ногу. — У меня есть вопрос, — сказала леди Энн.

— Разумеется, ваша милость.

— В пьесе заявлено, — ей, очевидно, нравилось это слово, потому что она произнесла его с особым нажимом, — что если бедняжка Гермия не выйдет замуж за мужчину по выбору её отца, то её казнят. В Афинах действительно есть такой закон?

— Действительно есть, ваша милость, — уверенно заявил брат.

— Удивительно! — сказала она. — Весьма необычно, но ведь эти греки — иностранцы, и нельзя ожидать от них здравых суждений.

Она встала и величественно выпрямилась. Две служанки тоже поспешно вскочили.

— Послушайте, мистер Шекспир. Два с половиной часа — это слишком долго для пьесы. Не забывайте, что перед этим нам придётся выслушать проповедь епископа, и, видит Бог, этот человек может говорить бесконечно. Напомните, — обратилась она к Томасу Поупу, — как зовут вашего персонажа?

— Эгей, миледи.

— Он чересчур много жалуется, чересчур. Но он же всё равно дурак, так что чем его меньше, тем лучше. А вы, — она кивнула на Джорджа Брайана, — играете герцога?

— Да, миледи.

— Герцогам следует поменьше говорить. Мой опыт показывает, что сказать им обычно нечего, и вы — не исключение. А вы, дитя моё, — она указала на Бобби Гауфа, закутанного в кисею и шелка Титании, — ваш монолог чрезвычайно скучен. Царицы эльфов — не епископы, им не полагается быть скучными.

Бобби, не зная, поклониться ему или сделать реверанс, остался неподвижен.

— Простите, миледи, — пробормотал он.

— И выучите свою роль! — отрезала она, прежде чем повернуться к Паку. — Как вас зовут?

— Раст, миледи, Алан Раст.

— Вы прелесть, мистер Раст, просто прелесть, как и вы, мистер Кемп.

— Ваша милость чрезвычайно добры, — сказал Кемп с низким поклоном.

— Доброта годится для собак, мистер Кемп, а не для наёмных актёров. И больше никаких стихов, мистер Кемп, никаких стихов. И сделайте пьесу не длиннее двух часов, мистер Шекспир, двух часов! Пойдём, Цезарь, пойдём!

Она удалилась из зала, следом вышли служанки и белая собачка, прятавшаяся под длинными юбками хозяйки.

После её ухода на сцене воцарилось молчание, которое нарушил Джордж Брайан:

— Наёмные актёры, вот уж действительно!

— А кто же мы ещё? — спросил мой брат.

— Прелесть, — сердито сказал Уилл Кемп, — мы прелесть!

Уилл Кемп неплохо играл роль Основы, но те из нас, кто хорошо его знали, весь день чувствовали, что он с трудом сдерживает гнев. Его что-то злило, и Алан Раст, боясь, что Кемп сорвётся, пытался перевести разговор на другую тему.