Мишель Зевако - Маргарита Бургундская

– Самому мне он был не знаком, но один из моих людей, который видел его у Монфокона, его узнал: это тот негодяй, который вместе со знаменитым разбойником Буриданом посмел публично угрожать монсеньору Ангеррану де Мариньи. Один из тех, за чьи головы назначена награда – мессир Филипп д’Онэ.

Маргарита едва заметно побледнела, губы ее задрожали.

– Что прикажете с ним делать, госпожа? – поинтересовался офицер.

Маргарита глухим голосом спросила:

– Куда вы поместили того лучника?

– В номер шестой, госпожа!

– В одну из тех камер, из которых лишь один выход – в воды Сены, не так ли? – продолжала Маргарита голосом еще более тихим и глухим.

– Да, госпожа! Номер шестой занят, но остается номер пятый.

– Что ж, – промолвила Маргарита, – поместите Филиппа д’Онэ туда…

Кое-кто услышал этот приказ Маргариты. То была Жуана, прекрасная субретка и наперсница королевы. Ничего удивительного – приученная хозяйкой к шпионажу, в искусстве подслушивать под дверьми ей не было равных.

Итак, малышка Жуана слышала всё, от первого и до последнего слова.

– Бедный юноша! – прошептала она. – Стало быть, ему предстоит умереть, да какой ужасной смертью! Если бы я могла разжалобить королеву! Она ведь жестокая только когда это необходимо… Но нет, это невозможно! Раз уж госпоже Маргарите есть чего опасаться от этого дворянина, жалости от нее до дождешься… А спасти его – еще более невозможно!.. Нужно что-то придумать!.. Ведь это так невыносимо – знать, что такой отважный и красивый молодой человек должен умереть, и ничто в мире не может его спасти, нет, ничто!

Жуана смахнула слезинку.

И если бы Филипп д’Онэ увидел эту слезинку, если б ему была дорога его жизнь, возможно, он вздрогнул бы от надежды, так как кто знает, на что способна женщина, которая плачет искренне?

Жуана расчувствовалась по поводу одного несчастного, но даже и не подумала оплакивать судьбу другого, которого ждала такая же ужасная смерть. То, что она испытывала к Филиппу д’Онэ, возможно, было и не любовью, но неким, на нее похожим, восхищением, тогда как бедный лучник был ей совершенно безразличен.

Но если малышку Жуану лучник не заинтересовал вовсе, то вот Мабель – по причинам, о которых мы расскажем чуть позже – весьма.

Нам сложно даже подобрать слова, чтобы описать, сколь велико было изумление несчастного солдата, когда его вместо всякого вознаграждения подхватили под руки трое или четверо сослуживцев.

Он только и успел крикнуть:

– Но что такого я сделал?

И в тот же миг он был связан и, с кляпом во рту, его поволокли прочь без того, чтобы кому-то нашлось до этого дело – подобные внезапные аресты были в Лувре делом привычным. Нередко случалось, что тот или иной зал дворца оказывался буквально залитым кровью после короткой расправы, происходившей прямо на месте и без всякого суда.

Потому, повторимся, арест лучника королевы никого не удивил.

Солдат быстро сообразил, что его тащат в главную башню Лувра, в подземельях которой находились тюремные камеры.

У двери, за которой находилась уходившая вниз, под землю, лестница, ему удалось освободиться от кляпа и повторить свой жалобный вопрос:

– Что такого я сделал?

– Скоро узнаешь, – ответил офицер.

– Скажите мне хотя бы, сколько времени мне предстоит провести в тюрьме?

– И это скажу, только потерпи немного.

Перестав сопротивляться, лучник спустился по лестнице к верхнему уровню, где находились камеры первой категории, и лишь тогда, когда он увидел, что на этом этаже никто останавливаться не собирается, и его ведут еще ниже, бедняга осознал весь ужас своего положения. Он принялся неистово отбиваться и громко кричать, но вопли и мольбы заглушали внушительной толщины стены. Вскоре он оказался в неком узком и смрадном проходе, где даже дышалось с трудом. Открылась дверь, его, словно какой-нибудь сверток, зашвырнули внутрь, дверь захлопнулась, и на этом всё кончилось. В течение первого часа бедняга, помутившись рассудком, яростно метался по узкой камере, в которую его бросили, пытаясь разбить голову о стены, но, похоже, череп у этого швейцарца (а мы ведь еще не упомянули, что сей лучник, как и все его товарищи, был швейцарцем?) оказался слишком прочным. Его многострадальный лоб лишь покрылся большими шишками. От отчаяния бедолага попытался вырвать волосы из бороды, но эту бороду, рыжую и густую, рвать оказалось не легче, чем те столетние дубы, что стоят на склонах Гельвеции.

Устав биться головой о стены и испытывать на прочность свой волосяной покров, несчастный швейцарец потерял сознание от боли и растянулся во весь свой рост в луже воды. Прохлада вскоре привела его в чувства. Тогда он принялся жаловаться на судьбу, задыхаясь от всхлипов, похожих на лошадиный храп:

– Святое чрево! Похоже, я труп! А если еще и не труп, то вскоре им буду! Подохну здесь, как собака, которую побили и бросили умирать у придорожного столба… Я же видел, на какой этаж мы спустились! Меня сунули в самую дальнюю дыру… А ведь все знают, – добавил он, содрогнувшись от страха, – что те, кого сюда бросают, живыми уже не выходят. Ни для кого ведь не секрет, что ни один из тюремщиков и не подумает сюда спуститься, чтобы принести узникам еды. Больше никогда не увижу я родные края, не увижу тот домишко, в котором родился… А сгубило меня честолюбие, будь оно неладно. Если б не поверил красивым обещаниям вербовщика, если б не захотел посмотреть на французский двор и его диковины, то и сейчас бы был там, среди друзей, коров и моих родных. Ах, бедная матушка! Что скажешь ты, когда узнаешь, что твой Вильгельм был брошен умирать с голоду, и, что хуже всего, так и не узнав, в чем же состояло его прегрешение.

Солдат, чье имя мы только что узнали, опустил голову на колени и принялся издавать жалобные крики, но вскоре осознал, что и эти крики ничего ему не дадут, и тогда уже погрузился в мрачное и ожесточенное молчание абсолютной безысходности. У него не осталось сил даже плакать, и спустя пару минут тишину камеры номер 6 нарушал лишь хриплый шум его дыхания. Он не знал уже, мучает ли его голод или жажда, как не знал и то, суждено ли ему умереть. Жизнь представлялась ему теперь чем-то смутным, далеким, невероятным, и, наконец, через несколько часов, с последним стоном, он вытянулся на полу, ожидая смерти.

В этот момент дверь его камеры бесшумно открылась и так же бесшумно закрылась.

Но бедняга, который еще секунду назад был погружен в непроглядный мрак, заметил лишь то, что камера озарилась слабым светом.

Оторопев, он поднял голову и увидел, что свет этот исходит от потайного фонаря, который держит какая-то женщина.

С фонаря его испуганные глаза переместились на лицо женщины, и он ее узнал.