Мишель Зевако - Маргарита Бургундская

То была камеристка королевы, то была Мабель.

– Что вам нужно? – спросил бедняга, которого отчаяние привело в такое оцепенение, что он даже не пытался воспользоваться этим случаем.

– Я пришла тебя спасти, – сказала Мабель.

В ту же секунду швейцарец вскочил на ноги, весь дрожа и лепеча бессвязные слова, из которых, тем не менее, можно было понять, что он клянется Мабель в вечной признательности и умоляет располагать его жизнью.

– Следуй за мной, – промолвила Мабель, – и если не хочешь, чтобы тебя вновь схватили, не произноси ни единого слова и держи себя в руках.

Швейцарец, которому надежда вернула немного хладнокровия, жестом показал, что он все отлично понял. Он последовал за Мабель, которая вышла из камеры и тщательно заперла за собой дверь.

Миновав две каменные лестницы, камеристка и швейцарец оказались на свежем воздухе. Как и раньше, Мабель сама заперла дверь подземелий. Они находились в небольшом, погруженном во тьму дворе. В глубине этого двора, в темном углу, ее кто-то ждал. Мабель подошла к этому человеку и передала ему ключи, которые держала в руке. Как ей удалось уговорить тюремщика содействовать этому побегу? Вероятно, она давно его уже подкупила (так, на всякий случай), чтобы иметь возможность в любой момент использовать в своих интересах.

Дорогами, по которым не ходили никакие патрули, да и сам король, вне всякого сомнения, не рискнул бы проехать, Мабель вышла к уединенной потерне… Несколькими мгновениями позже тот, кому предстояло умереть от голода, был уже за пределами Лувра. И тогда на него нахлынули такие эмоции, что он упал на колени, схватил подол платья Мабель и, не произнося ни слова, принялся пылко его целовать.

Мабель позволила несчастному швейцарцу выказать ей свою признательность, а затем сказала:

– Ну-ну, будет тебе… Нам нужно идти!

Швейцарец поднялся на ноги и последовал за ней, как верный пес. Он готов был идти за ней хоть на край света. На край света Мабель не шла, но, возможно, то, чего она ожидала от спасенного ею лучника, было еще более непростым и далеко небезопасным. Она остановилась у кладбища Невинных, вошла внутрь Дома с привидениями, поднялась в свою лабораторию и зажгла свечи в канделябре.

Затем она вытащила из шкафа краюху хлеба, мясной пирог, кувшин вина, перенесла все это на стол и сказала:

– Ты, должно быть, голоден. Вот: поешь и утоли свою жажду.

Швейцарец расплылся в счастливой детской улыбке и устроился за столом. Он не просто ел, он отправлял в рот все, что было перед ним, одним махом.

Когда он насытился, Мабель, которая все это время не сводила с него изучающего взгляда, спросила:

– Как тебя зовут?

– Роллер. Вильгельм Роллер.

– Откуда ты родом?

– Из Унтервальдена.

– Это где-то в Швейцарии?

– Ya [12] Да (швейц. диалект, от нем. Ja ). .

– Я слышала, швейцарцы за добро всегда платят добром. Это правда?

– Mein Gott ! [13] Мой Бог! (нем.) Я же сказал вам, что моя жизнь – теперь ваша. Делайте с ней всё, что угодно.

– Также я слышала, что швейцарцы никогда не забывают оскорбления и обиды.

Швейцарец заскрежетал зубами и сказал:

– Tarteifle! Если тот офицер, что бросил меня в камеру номер 6, когда-либо попадется мне под руку, я сверну ему шею, как утке!

Мабель с мрачным удовлетворением отметила проявление мстительности и ярость, исказившую это лицо. Вильгельму Роллеру было лет этак двадцать пять. У него было свежее, розовощекое лицо, светло-голубые глаза и великолепная рыжая борода. Он был статен, широк в плечах, крепок и плотен, как и все стражники, от которых в те годы особенно требовалось быть, что называется, «красавцами-мужчинами».

– Итак, – продолжала Мабель, – если тебе попадется под руку тот офицер, что поместил тебя в камеру, ты его убьешь?

– Убью. И для этого даже не нужно, чтобы он попадал мне под руку, так как я сам его разыщу.

– Ба! – воскликнула Мабель. – Ты говоришь это сейчас, но недели через две или через месяц, вероятно, забудешь.

– Никогда! – произнес швейцарец с такой твердостью, с такой спокойной уверенностью, что Мабель поняла: под этой миролюбивой оболочкой бьется сердце, жаждущее мести.

– Но, – продолжала она, – за убийство королевского офицера ты рискуешь вновь оказаться в тюрьме, и на этот раз я уже не смогу вызволить тебя из камеры.

Швейцарец покачал головой и все тем же спокойствием хищника ответил:

– Это ничего не меняет. Я зол на этого офицера не потому, что он бросил меня умирать, а потому, что он бросил меня умирать без должной на то причины. Еще вчера он говорил, что лучше меня нет стрелка во всей роте; если кого-то и хвалил, то только меня; когда нужно было выполнить какое-нибудь трудное задание, опять же, вспоминал обо мне. Когда он меня арестовал, я спросил: «Что такого я сделал?» И если б он мне ответил, если б объяснил, в каком преступлении я обвиняюсь, я бы смирился, умер, простив его. Но предательски бросить меня в этот «каменный мешок», где, как он знал, я неизбежно умру, умру без причины!.. Этого, знаете ли, я снести не могу. Так что этот человек умрет от моей руки, и пусть потом делают со мной всё, что угодно!

Швейцарец объяснил эти вещи с поразительным спокойствием. Он залпом допил остатки вина и, внешне крайне невозмутимый, сжал металлический кубок в руке.

– Я возьму его за горло, – сказал он, – и буду сжимать вот так.

Через несколько секунд кубок расплющился под могучим давлением этих живых тисков.

Мабель вновь улыбнулась.

– Но в конце концов, – продолжала она, – когда этот человек умрет, разве тебе не хотелось бы вернуться в родные края? Или тебя там никто не ждет?

Глаза швейцарца потускнели, и голос его дрогнул:

– Там, на склонах Унтервальдена, есть одна седовласая пожилая женщина, которая, должно быть, думает обо мне каждую минуту, и по вечерам, когда свирель пастуха пригоняет стада, вероятно, никогда не засыпает, не попросив Бога, Деву Марию и святых за Вильгельма – это моя мать.

– Твоя мать! – проговорила Мабель и сама удивилась прозвучавшему в ее голосе волнению.

– Ya! – подтвердил швейцарец. – Когда я уезжал, она говорила, что в тех далеких краях, что находятся за Бургундией и зовутся королевством Франция, в этом загадочном городе, о котором она слышала от некоторых путешественников и которому имя – Париж, со мной случится несчастье. Я не пожелал ее слушать, но теперь-то вижу, что она была права, старушка Маргарет!..

– Ты так любишь свою мать? – спросила Мабель странным голосом.

– Ее любовь ко мне еще сильнее, чем моя к ней, – отвечал Вильгельм.

– Да, – промолвила Мабель с содроганием, – такова участь всех пожилых матерей: любить сыновей больше, чем те любят их. Послушай, я не хочу, чтобы твоя мать умерла от боли и страданий, узнав, что ее сын сгинул, как она того и боялась, в этом загадочном городе, так как я слишком хорошо знаю, каковы они, эти страдания матери, узнавшей о смерти вскормленного ею ребенка. Вильгельм, ты увидишь мать и родную землю.