Владимир Буртовой - Над Самарой звонят колокола

Данила, Герасим и обе женщины охнули, потом встали и дружно закрестились.

– Ах ты, господи, – выговорил Данила, пораженный услышанным. – Да как же у него язык-то не отсох, такое сказавши? – И слушал потом о долгом житье Ильи Федоровича у Арапова, еще раз, по привычке стариковской уже, перекрестился, когда атаман сказал, что в Борской крепости Матвей Арапов был-таки схвачен казаками и повешен за неуемную злобу против государя Петра Федоровича.

Досказал и погрустнел лицом Илья Федорович, закончив так:

– Умер Матвейка и невесть где обретаются теперь мои Аграфена с сыном Федюшей… Знал бы – с казаками кинулся бы в угон тому малороссийскому помещику, а так… Вона сколько теперь по Руси помещиков в тарантасах да в кибитках катятся из края в край! Поболе, чем шаров перекати-поля по осени в степях… За каким гнаться? – И умолк, стиснув зубы. – Думал, Анна Петровна знает, ан вышло, что и ей неведомо…

Данила повел бровью, Дарья и Степанида живо убрали миски, внесли самовар, мед, подали чистые ложки и широкие, из Хивы вывезенные расписные фарфоровые пиалы – вынимали их из буфета лишь в редкостных случаях. Герасим разлил чай с крепкой заваркой, Дарья подвинула мед.

– Отведай, Илья-батюшка, согрей душу, – тихо по-матерински ласково проговорила она. – А семья, может, еще и объявится… Ты теперь при государе человек видный.

– Вештимо, – подхватил слова хозяйки жизнерадостный Герасим. – Дашт гошударь укаж воротить вшех прежде купленных крештьян, так и воротитша Аграфена с Федюшей. Тогда вше вмеште и приежжайте к нам, в Шамару.

Илья Федорович выпил чай, согнал грусть с лица, через силу, видно было, улыбнулся:

– Хорошо у вас, покойно на душе. И будто войны нет никакой, и будто мне не завтра, так на неделе не держать смертного боя под Самарой… А Матвеевой женке скажите, пусть не страшится – мой гнев на ее голову не падет, нет ее вины никакой в горе моем… Потому и отпустил ее с миром.

Дарья, услышав эти слова, лицом посветлела, поклонилась атаману, тихо проговорила:

– Вот радости-то ей будет! – И осеклась: а как сказать сестрице, что муж ее Матвей пойман и сказнен казаками в Борской крепости?..

Илья Федорович понял, отчего замолчала на полуслове хозяйка, присоветовал ничего Анне Петровне не говорить пока. А время пройдет, так и боль утраты утихнет в ожидании.

– То так, Илья Федорович, божьей воли не переволишь, – поддакнул Данила. – Собрались мы было в магистрате, еще в бытность здесь капитана Балахонцева, судить да рядить об укреплении города, а протопоп Андрей возьми да и молви нам как-то: «Не сохранит Господь града – не сохранит ни стража, ни ограда!» По его словам и вышло… Не захотели самарцы супротивничать твоему войску – не помогли Балахонцеву ни солдаты, ни фортеции…

С подворья сквозь окно послышались переклики первых петухов. Илья Федорович поднялся из-за стола.

– Засиделись, однако! Вона уже и петухи проснулись, – пошутил он, поблагодарил хозяев за угощение.

Данила, растроганный столь нежданной встречей, пригласил Илью Федоровича и Кузьму Петровича заходить к ним чаще, запросто, как к давним знакомцам.

– И малой доли за вечер не повспоминали… А я вам о своем хождении в Хиву ничего не успел поведать.

Илья Федорович обещал зайти еще, ежели какие военные стихии не унесут его из Самары неожиданно куда-нибудь.

– Набежит на Самару генерал от царицы Екатерины, и тесно нам станет с ним в одном городе… Говорят киргиз-кайсаки, что две бараньи головы в один котел не лезут, чью-то надобно выбросить. – Он взял Кузьму Петровича за локоть. – Поспешим, дядя Кузьма, ко сну, час поздний, а наутро у нас с тобой дел будет предостаточно.

Данила и Герасим, накинув полушубки, проводили гостей до калитки…

В доме майора Племянникова атамана ждало неприятное известие. Иван Яковлевич Жилкин, выпроводив Ваську Иванова из комнаты, сообщил тихим голосом:

– Скверное дело вышло, атаман. Был у меня только что сын мой, Ивашка. Сказывал, что сержант Стрекин вечером в казарму не явился. Сержант Мукин и поручик Счепачев, мною опрошенные, сказывали, что видели его перед вечером, беседовал он с чужим, не из самарских, купцом Иваном Фоминым. Кинулся я на постой, где жил купец, а хозяин под плетью сознался, что собрался тот купец с казной и с лучшими пожитками и будто сказывал, что побежит ночью вон из Самары.

Илья Федорович в досаде хлопнул шапкой о столешницу.

– Ушел, стало быть, хитроглазый сержант! Надобно было его под караулом держать, а я ему волю дал ходить да все высматривать! Иван Яковлевич, немедля снаряди в угон верховых казаков за Волгу, к Сызрани и к Ставрополю. Может, успеют нагнать злоехидного.

– Как прознал, так сразу ж и выслал казаков с поводными конями, – сообщил Иван Яковлевич. – Тешу себя надеждой, что не дадут уйти к Балахонцеву.

– Господин капитан! – послышался голос за спиной Ивана Кондратьевича. Он не сразу откликнулся на зов подпоручика Кутузова. Занятый тягостными мыслями о своем нерадостном – в этом был вполне уверен – будущем, капитан Балахонцев скорее по интуиции, нежели сознательно, потянул повод уставшего коня.

– Господин капитан! Надобно роздых дать лошадям. Не запалить бы их вовсе, особенно тех, что пушки тащат!

Иван Кондратьевич медленно повернул голову: у подпоручика русые усики в инее, а в зеленых глазах усталость от бессонной ночи и безостановочной езды вот уже столько времени. Без малого верст восемьдесят отмахали от Самары, оставив позади встревоженные слухами о воскресшем царе открыто враждебные села Рождествено, Шелехметь, Винновка, Осиновка, Ермаково, Севрюково, Рязань и Переволоки… Скоро и до Сызрани добегут, спасаясь от воровского воинства…

Иван Кондратьевич и сам чувствовал каменную усталость, застарелую и нудную ломоту в пояснице. К тому же и голод изрядно донимал его. Ничего не сказав Кутузову, Иван Кондратьевич сквозь смыкающиеся ресницы посмотрел вперед, где под солнцем сверкала накатанная санями дорога, уходя вдоль волжского берега в бесконечную, казалось, тишину и даль. Верстах в трех, за пологими лесистыми увалами, по левую руку от дороги просматривался край села – дворов десять. Остальные дома скрыты за обрывами, подступающими к берегу Волги.

– В Печерском передохнем, – ответил капитан Балахондев на сетования Ильи Кутузова. – Там и обед команде будет.

Илья Кутузов поотстал, дождался своих солдат – сидели в санях по четверо, горбились, продрогнув, только заиндевелые стволы ружей, словно прямые ветки сухостоя, недвижно торчали над солдатскими треухами. Приметив сумрачного командира, гренадер Степан попытался было шутить:

– Неужто это война, ваше благородие? Сплошное вымораживание солдатских костей! Право, куда приятнее было бы теперь с ворами Емельки Пугачева подраться под Самарой, хоша бы разогрелись.