Владимир Буртовой - Над Самарой звонят колокола

– Разогреешься, ежели казаки того Емельки нагонят, – ответил ему кто-то из старослужащих, и разговор на этом оборвался.

За полуротой Ильи Кутузова длинным обозом тянулись бежавшие из Самары именитые обыватели, отставные офицеры с семьями, окрестных деревень помещики и управляющие графов Орловых. Их приметили уже поутру, когда миновали в большой спешке село Шелехметь и, обогнув гористый массив, приблизились к Винновке, что на самом берегу Волги.

Заметив такую своеобразную «погоню», Иван Кондратьевич придержал коня, дождался, когда подъедут прапорщик Панов и есаул Тарарин, и отдал приказание прикрыть самарских обывателей казачьим отрядом.

– Не приведи бог, ежели притомятся и отстанут, – тогда разбойные здешние мужики непременно учинят нападение и побить могут безвинных людей.

Есаул Тарарин с двумя десятками казаков пропустил весь воинский обоз, сбил кучнее отставших и, к великой радости женщин и ребятишек, прикрыл их от возможного нападения волновавшихся по селам мужиков.

Отставной казачий атаман Дмитрий Ерославцев – а он ехал в обозе беженцев последним – высунул из стоячего воротника тулупа полусонное лицо с набухшими веками и с темными кругами у глаз, увидел рядом на коне есаула Тарарина и прокричал хриплым голосом:

– Вот так спасибо капитану! Теперь я могу убрать свой пистоль за пояс. Всю ночь стволом водил то в одну сторону, то в другую, все чудилось – злодейская морда из-за дерева высматривает, топоры на лунном свете блещут…

Тарарин, вымучив на обветренном лице улыбку, откликнулся шуткой, адресуясь больше к дамам, сидящим в возке:

– Те воры, должно, и убоялись твоего пистоля, атаман!

– А иначе как же! – взбодрился Ерославцев. – Средь мужичья барину ухо надобно держать востро, только сделайся овцой, а волки готовы! Тем паче вона у них какой вожак объявился – с царской будто бы короной на голове.

– Ништо-о, – самоуверенно выговорил Тарарин. – Придет и наш час, сшибем воровскую голову с плеч да и поглядим, что за корона была на ней надета – из золота, альбо из коровьего кизяка.

«Ишь ты, каков храбрец, – поморщился, усмехнувшись про себя, отставной казачий атаман и покосился на есаула, который подбоченясь красовался в седле перед ожившими от ночных страхов самарскими барышнями. – Плохо ты, бахвал, знаешь яицкую братию! Где яицкий атаман лисой пройдет, там три года куры не несутся! А ты объявившегося самозваного царя и в руках не подержал, и вблизи не глядел, а уж выпорол загодя вожжами…»

Заговорил о другом, не желая слушать похвальбу есаула:

– Страсть как горячих щей хочется, да и поспать бы…

Дмитрий Ерославцев сурово глянул на дочь-переростка: прислушиваясь к разговору мужчин, она принялась было освобождать личико от пухового платка и теплой шали, покряхтел, покосился на супругу, которая, укутавшись в тулуп с головой, спала, привалившись к нему тяжелым телом. Чувствуя, что засыпает, Ерославцев – по давней служилой привычке – огляделся полусонными глазами.

На деревьях густо намерз иней, за спиной глухо стучат копыта, да впереди мерно поскрипывают санные полозья: будто и не от погибели уходят люди, а в соседнее село на свадьбу обозом едут… Вот и лес по обе стороны дороги такой спокойный и приветливый, только бери ружьишко да и ступай с длинноухой гончей гонять косого из-под елочки! Далекая ворона отозвалась на конское фырканье редким простуженным криком да так и перелетела с дерева на дерево до самого села…

В Печерское, Николаевское тож, въехали в третьем часу пополудни двадцать пятого декабря, в день Рождества Христова. Жители села, только что отстояв праздничную службу в деревянной церкви с заколоченными близ входной двери окнами, выстроились, словно по чьему-то повелению, вдоль дороги, смотрели на странный воинский обоз, на казаков, перешептывались, поглядывая на укутанных в тройные одежды самарцев, иные откровенно насмехались, тыча пальцами в богатые сани. Мальчишки издали глазели на укрытые рогожами пушки – будто замерзших покойников везет с собой самарский комендант, – а подойти ближе не решались, страшась сердитых казаков и усатых солдат с длинными ружьями.

Капитан Балахонцев приказал править к дому здешнего приказчика господ Орловых, потребовал принять беженцев на временный постой с прокормом, а солдат разместил на старом постоялом дворе.

– Не беда, что в тесноте да с клопами, зато все кучно, – ответил Иван Кондратьевич на ворчание есаула Тарарина. – Да и не ночевать нам здесь. Отобедаем, час-другой кони передохнут, и дале, в Сызрань. Самолично пойду к гусарскому капитану Краевичу торопить с походом на Самару, покудова воровская шайка празднует над нами викторию. Подпоручик Кутузов, – обратился Иван Кондратьевич к своему помощнику, – распорядись выставить из своих солдат караулы. А как обед сготовят, повели сменить караульных тако ж отобедать и малость передохнуть.

Против ожидания, в Печерском им пришлось и в самом деле заночевать. Едва санные караулы выехали на околицу села в сторону Сызрани, как на дороге показался в санях же солдат Ставропольского батальона Игнатий Степанов, прежде посланный из Самары с пакетом к сызранскому воеводе. Караул из трех солдат того же батальона, взятых Балахонцевым с собой от воинского цейхгауза – Семен Сидоров, Герасим Корнилов и Ефрем Давыдов, – окликнул сослуживцев. Узнав, что он спешит с пакетом из Сызрани в Самару, проводили его к капитану.

Игнатий Степанов долго дул на застывшие пальцы, потом вынул из-под верхней накидки-епанчи примятый пакет, вручил его капитану Балахонцеву и в сопровождении Семена Сидорова, бряцая прикладом ружья о пороги, ушел на кухню постоялого двора согреться горячими щами и кашей.

Иван Кондратьевич глянул на своих офицеров: сидят, ждут, что за вести привез нарочный. А ну как наистрожайший приказ казанского губернатора Бранта ни при каких обстоятельствах не покидать города Самары? Что тогда делать? С горсткой уставших солдат да казаков кидаться на воровское скопище, заведомо зная, что примешь бесславную смерть от мужицкого кистеня или от самодельной рогатины?

«Чирей и в боку сидит, да не родня! Губернатор в Казани – тако ж не командир войску под Самарой!» – со злостью подумал Иван Кондратьевич, нервным рывком вскрыл пакет, вынул бумагу, повернулся к тусклому окну и с облегчением выдохнул.

– Что там, господин капитан? – не выдержал и прервал молчание прапорщик Панов.

– Неужто добрые вести? – Илья Кутузов нетерпеливо шагнул к столу, за которым сидел капитан. Иван Кондратьевич поднял голову от полученного уведомления, объявил:

– Сызранский воевода известил нас, что к Самаре следует для побития бунтовщиков и злодеев двадцать четвертая полевая команда. А ведет ее… – Иван Кондратьевич еще раз заглянул в бумагу. – Ведет ее премиер-маиор Карл Муфель.