Владимир Буртовой - Демидовский бунт

– Смотри-ка! – вдруг выкрикнул Панфил. – Алешка наш коней ведет. Бежим, а то и нам дело сыщется! Не дойдем до хутора отца Зосимы!

Пригнулись и сначала среди высоченных зарослей чертополоха и щирицы, а затем вытоптанным полем побежали на север. Добежав до глубокого оврага, остановились перевести дыхание и осмотреть окрестные места.

– Вот это да! – От радости Илейка даже захлопал в ладоши. – Да не в лес смотри, а на поле! Мой пес отыскал нас. Иргиз! Иргиз! Ко мне! – Илейка вряд ли смог объяснить, почему он решил дать собаке такое имя. Должно быть, это само по себе связалось в сознании с поселением беглых и с невосполнимой утратой дедушки Капитона.

На голос Илейки пес отозвался радостным лаем, подбежал, ткнулся носом в котомку за спиной отрока, первым делом хотел проверить, есть ли там что вкусное к обеду.

– По дороге пойдем? – Илейка торопился скорее повидаться с отцом Зосимой.

– Я покажу тебе наш лес, – не понял Панфил нетерпения друга. – Ведь тебе в киргиз-кайсацких степях не доводилось видеть настоящих лесов, правда ведь?

Илейке до лесов ли? Нагляделся на всякие леса, надрожался в них досыта темными ночами, вслушиваясь в тягучую волчью перекличку. «Рассказать бы тебе, так волосы поднялись бы дыбом от страхов, – подумал Илейка, сдерживая усмешку, чтобы не обидеть купеческого сына. – Одно явление в ночи кривого атамана с кистенем чего стоит! А нещадные грозы, когда от ветра рядом с тобой валятся старые деревья! А он мне лес показать хочет, в цветах и солнцем залитый…»

– Идем, чего там, – согласился Илейка: не портить же товарищу воскресную прогулку собственным нетерпением. Никуда старый священник Зосима до обеда не денется. Увидит еще, наговорятся всласть…

Спустились в темное и сырое от недавнего дождя чрево оврага, потом с немалым усилием по влажному склону выбрались из него и углубились в дубраву, где то и дело попадались вытоптанные поляны и опушки.

– В воскресные дни здесь много самарцев отдыхают, – пояснил купеческий сын. Он срезал гибкий прут и теперь словно острой саблей сшибал верхушки крапивы, которая жалась поглубже к тенистым кустам и по ложбинам. – В городе летом душно, пыль и вонь к тому же. Еще одолевают мухи с навоза… Да ты и сам видел.

Продрались через заросли крушины, усыпанной ягодами с подрумяненными боками, потом спустились еще в один овраг с травой в рост человека. Только по колебанию травы угадывал Илейка, где пробирался впереди Панфил. Очутились на склоне волжского берега. Со стороны реки тянул приятный свежий ветер, вдоль опушки леса сплошным кольцом разлилась розовая пена – пышно и ликующе цвел высоченный иван-чай, и в этой пене шныряли дикие пчелы и тяжелые шмели.

Илейка прошел от опушки к середине поляны, остановился у провала с белыми склонами известняка. По краям круглой воронкообразной ямы росли кусты волчьей ягоды, два куста шиповника и несколько молоденьких берез, которые чутко отзывались на порывы долетающего сюда ветра.

– Посмотри, какая дивно ровная яма, – позвал Илейка Панфила. На самом дне различил едва оперившегося крупного птенца. Птенец растопырил крылья с серо-бурыми перышками, раскрыл в изнеможении клюв со светло-желтой каемкой и пытался – из последних сил, видно было – на слабых ногах подняться, вскарабкаться на крутой склон ямы.

– Сгибнет птаха с голоду, либо съест какая ни то хищная тварь, – пожалел Илейка и, не раздумывая долго, спрыгнул на песчаный откос, который под тяжестью тела тут же посунулся, словно под мелкими камешками была не земля, а подтаявший лед.

За спиной в отчаянном крике сорвал голос Панфил:

– Куда ты-ы?!

Но было уже поздно. Вместе с сыпучим грунтом Илейка съехал вниз, подхватил птенца под теплое брюшко, успел левой рукой сложить ему крылья, и тут же почувствовал, что ноги уходят куда-то вместе с осыпью, на которой он стоял. Пытаясь освободиться от сползающего по откосу мелкого камня, он поспешно выдернул левую ногу, поставил ее на поверхность, но пока вытягивал другую, левая снова увязла, не находя под подошвой твердой опоры.

Жуткая догадка обожгла Илейку: «Топь, каменная топь!»

На какое-то время он лишился сил даже дергаться и медленно погружался в землю, словно в болото. Вскинул голову. Панфил с известково-белым лицом молча смотрел на него, нелепо вытянув перед собой беспомощные – такие короткие! – руки.

– Гни березу! – Илейка опомнился первым. – Гни верхом на меня, чтоб достала ветками!

Он выбросил птенца в траву и лег животом на зыбучий склон. Мимо глаз продолжали медленно и бесшумно течь ручейки крупного белого песка и пыли, оседая вместе с ним все глубже и глубже в беспросветную утробу горы, где вода тысячелетиями вымывала мягкие породы между плотными отложениями известняка. Из-за этого верхний слой земли во многих местах осел, образовались страшные воронки-ловушки.

«Вот тебе и старец Зосима… Вот тебе и вольная земля… – билась безысходная отчаянная мысль в голове. – Не всякому судьба открыть ее. А со мною под землю уйдет и редкостный путник, быть может единственный».

Думал, а сам неотрывно следил за Панфилом, который уперся плечом в ближнюю березу и пытался нагнуть ее над ямой. Но ствол дерева даже не покривился, на все отчаянные толчки отрока береза отвечала вздрагиванием и покачиванием зеленой листвы.

– Оставь ее! – закричал Илейка, теряя выдержку. – Гни другую, которая тоньше! Да быстрее, тону ведь!

Панфил всем телом налег на совсем тонкую березку, которая росла у самого среза оползающего грунта. Треснули корни, и Панфил головой вниз рухнул вместе с деревом. Слабенькие ветки, ломаясь, накрыли Илейку, и он тут же ухватился за тонкий ствол. Панфил нелепо раскинулся на березке, головой едва не упираясь в голову Илейки.

Словно крутым кипятком обожгло напрягшееся тело – скорее, скорее наверх! Перелезть через Панфила и наверх, пока не оборвались тонкие, похожие на натянутые жилы корневища. И дернулся уже, но вдруг увидел, как неживой желтизной стало покрываться лицо Панфила, а глазам отрока словно тесно стало в глазницах.

«Выберусь первым – он сомлеет от страха, не поднимется. Из-за меня сгибнет! Мне ведь дерево нагибал… Я крепче, я выберусь непременно». В отчаянной решимости Илейка закричал на Панфила, закричал грубо, чтобы выгнать из его застывших глаз туман обреченности:

– Вылезай первым! Двоих долго не сдержит. Лезь вверх, оглох, что ли? – А сам подумал: «Если сейчас от рывка корни не сдержат и оборвутся – обоим смерть!»

Над краем ямы вырос, как огромное привидение в кошмарном сне, серый пес. Некоторое время Иргиз словно бы с удивлением – не играют ли отроки в прятки от него? – смотрел на них сверху, широко расставив передние лапы. Потом вдруг взвыл, заметался, роняя с откоса куски нависшего чернозема.