Владимир Буртовой - Демидовский бунт

Отец Киприан, еще надеясь на чудо, тихо позвал:

– Брат Вавила! А брат Вавила?..

Близ озера, где земля мягче, поочередно топором вырубили неглубокую могилу, схоронили слепого певца и вместо сытых поминок натощак попили из говорливого ручья. Потом обогнули озеро и склоном горы пошли на восток.

Пополудни, когда лес и трава немного подсохли, побродимы вышли на уютную поляну. Отец Киприан остановился, утер взмокшее лицо подолом длинного кафтана, надетого поверх черной рясы.

– Здесь и сделаем привал, братья, – решил отец Киприан. – Скорбит душа по старцу Вавиле. Сколь трудно шли, и ни одного слова жалобы от него не слышал. Великого терпения был человек!

Евтихий сноровисто подвесил медный котелок над огнем, чтобы вскипятить воду с ягодами шиповника и калины. Рядышком на жарких углях Илейка пристроил чугунок со вчерашней просяной кашей. Ели в молчании, неторопливо, поминали усопшего гусляра Вавилу, на могильном холме которого рядом с самодельным крестом из веток Евтихий лыком привязал гусли.

– Как знать, может, долетит до сих мест ветерок с родной сторонки, прогудит ему на тех гуслях слово привета от родных и близких людей, – сказал бурлак, прощаясь навек с оставленным в чужой земле старым гусляром.

Илейка неприметно для старших смахнул ладоней слезы с ресниц – смерть старца Вавилы напомнила безвременную гибель дедушки Капитона.

Евтихий нарушил молчание, высказав неожиданно пришедшее на душу пожелание:

– Хорошо-то как здесь! Срубить бы избу на этом холме, чтоб снегом не заносило по крышу, вскопать поле да стадо развести. Зрите, братья, пастбища какие вокруг нетоптаные!

По сумрачному лицу отца Киприана чуть приметно скользнула скорбная улыбка – как быстро бурлак отрешился от потери побродима! Молодость не думает, что и своя печаль-многолетие не за горами, – но тут же согнал эту непрошеную усмешку. Пояснил Евтихию, что и здесь угодия чужие: наткнутся на них кочевые башкиры, дань-ясак за землю потребуют, либо спеленают арканами по рукам и ногам и в ближнее поселение-завод сведут в надежде получить за них от администрации какой ни то выкуп-барыш.

– Нет, брат Евтихий, – добавил отец Киприан. – Скорее прочь из сих краев. Скоро вступим в земли, где железорудные заводы понастроены. И вовсе бережно идти придется, чтобы не ткнуться ненароком в заводские заставы, о которых сведущие люди упреждали нас еще в Бугуруслане. Изловят – в каторжные работы зашлют в рудники или на углежогные делянки. Не видать нам тогда заветного Беловодья, как свинье неба синего. В сибирской земле, надеюсь, много безопаснее нам будет идти, тамо народ вольготнее живет и не напуган страхами о беглых, коих ловят на каждом шагу по указу заводской администрации заводов Каменного Пояса.

Притоптали костер, чтобы ветер не разнес искры по лесу, и вновь шли, выбирая путь так, чтобы излишне не карабкаться по крутобоким, зачастую голокаменным склонам гор и не плутать в темных буреломах по ущельям.

Когда солнце склонилось над зубчатым западным горизонтом, неожиданно перед побродимами открылась большая река. По ее быстрой воде плыли две низкобортные баржи, груженные строевым лесом. Работные люди с криком бегали вдоль борта и длинными швеями оберегали баржи от столкновения с острыми камнями, которые, словно черные зубы в дьявольской пасти, торчали из пенистой воды. Баржи благополучно миновали крутой изгиб реки, и побродимы проводили их взглядами до тех пор, пока они не скрылись за скалистыми выступами.

Отец Киприан пристально посмотрел с крутого обрыва на темную в береговой тени воду, мечтательно сказал:

– Кабы повернуть реку вспять, плыть бы нам по ней… А так будем брести вдоль берега. И рыбицей свежей кормиться станем от ее щедрот вдоволь.

От заросшей кустами расселины, которая дала им временное пристанище, они пошли встречь реке, благо вдоль скалистого обрыва залегла неширокая, в две-три сажени, каменно-песчаная гряда. Шли, остерегаясь соскользнуть ногой с камней, покрытых осклизлой зеленью, то и дело прибегая к помощи надежных посохов. Но бывали дни, когда приходилось оставлять прибрежье – иная скала так круто упиралась в тугие потоки воды, что не оставалось ни камней, ни россыпей. Побродимы, помогая отцу Киприану, карабкались по крутогорью вверх, Илейка втаскивал Иргиза за ошейник, и буреломами, непролазными и нехожеными лесами шли за Евтихием. Бурлак иногда по нескольку часов подряд не выпускал из рук топора, прорубая путь в завалах, – обходить буреломы, стеной уходящие вниз, во тьму горных расщелин, было бы вряд ли выгоднее.

Шли и прислушивались, как неподалеку, подобно сварливой свекрови на непочтительных невесток, ворчала река, напирая всей мощью на недвижную гранитную грудь старого Каменного Пояса.

Два дня над горами лил надоедливый осенний дождь. Вода мутными потоками низвергалась по склонам, настырно, будто вконец пропившийся ярыжка, влекомый в сердцу милый кабак, пыталась сквозь невидимые глазу трещинки в каменном своде проникнуть в пещеру, где укрылись от ненастья побродимы. Костер у входа то и дело задувало сырым ветром, захлестывало холодными брызгами. Дым немилосердно щипал глаза, но Евтихий и Илейка всякий раз терпеливо, до головной боли, раздували угасающий огонь.

Ближе к полудню третьего дня дождь поутих, и порывистый северный ветер унес сырые тучи на юг, к Оренбургу. Отец Киприан с кряхтением, растирая рукой поясницу, выбрался из пещеры. Стоял, жмурился от ярких бликов на мокрой листве деревьев. Под ним неподалеку сердитая река Белая бранилась с мутными потоками, которые из каждой расщелины, из каждого распадка, подобно разыгравшимся ребятишкам, бежали к ней наперегонки.

Над головой в высоких кронах елей посвистывал верховой ветер. И вдруг – а может, почудилось? – из-за реки потянуло непривычными запахами. Не запахами мокрой хвои, залежалого мха и прелого прошлогоднего разнотравья. Пахнуло дымом, гарью, но не такой, какая бывает от лесного пала.

– Евтихий, Илья, подите сюда, – негромко позвал монах побродимов, обеспокоенный своим открытием.

Евтихий – он и в Беловодье шел, словно лямкой тянул за собой тяжело груженную баржу: сутуло склонясь, упрямо и молча, – принюхался, безнадежно махнул рукой.

– Уподобился, видно, я старой собаке, у которой нюх пропал вовсе, – и ушел в пещеру готовить обед.

Илейка доверительно прислонился к отцу Киприану. Они ежились от свежего пронизывающего ветра и минут пять внюхивались. Действительно, из-за реки, с ее правобережья, доставали сюда вместе с густым и влажным запахом сосен слабо различимые запахи дыма и горячего железа.

– Жилье большое, – высказал догадку Илейка. Отец Киприан добавил, соглашаясь: