Владимир Буртовой - Демидовский бунт

Светло-голубые глаза Добрыни, который радушно усадил около себя немного робеющего Евтихия, излучали любопытство, желание сойтись в крепкой дружбе с этим большим и молчаливым человеком с далекой Руси.

– Хватай ложку, друже Евтихий, – негромко пошутил Добрыня. – Ешь – не зевай, говеть на такой работе, как наша, не приходится. Голодному и полынь не сломить, не то что сосну.

Старый Дорофей, а он в артели был за кашевара, всем ровно разложил овсяную кашу на свином сале, выжидательно посмотрел на отца Киприана. Монах, склонясь над столом, внятно и громко прочитал Отче наш. Тихо было до конца трапезы, и только ложки размеренно чиркали по вытертым до белизны бокам деревянных мисок, да где-то в лесу невесть с какой радости стрекотала сорока.

Плоскодонная лодка тяжело качнулась и осела, когда Добрыня широко шагнул с каменистого берега на кормовую доску и, замочив лапти в воде, скопившейся под сиденьями, прошел на весла. Кашевар Дорофей отвязал веревку, постоял некоторое время, пока Добрыня разбирал весла, потом, заслонив рот от бокового ветра, крикнул вслед уходящей лодке:

– Не забудь прознать в заводской конторе, скоро ли нам от лесных работ к дому ехать?

Рядом с Дорофеем похожий на кривой ствол недогоревшего в пожар вяза, в черной рясе стоял отец Киприан. Облокотясь о посох, монах улыбался каким-то ему одному ведомым мыслям и смотрел не на отъезжающего с Добрыней Илейку, а себе под ноги, где между черными мокрыми валунами журчала речная вода.

Добрыня, раскачиваясь телом на скамье, махал веслами без видимого усилия, и реку пересекли довольно быстро, несмотря на сильное течение. Лодку привязали к дереву и малохоженной тропой вдоль горного склона направились к демидовскому заводу, близость которого угадывалась по характерному запаху горячего железа, доносимому встречным ветром.

Завод открылся, едва вышли из леса: высокий частокол, рубленые по углам башни с островерхими крышами-навесами для стражи да наглухо закрытые двухстворчатые ворота, в которые уперлась сбежавшая с горы проселочная дорога, поросшая по обочине густыми кустами шиповника.

– Не завод, а чисто тебе крепость, – подивился Илейка, едва успевая шагать за Добрыней.

На крепкий Добрынин стук распахнулось смотровое оконце. Бородатый стражник со злыми, как у пойманного хорька, глазами прокричал:

– Кто такия? По какой надобности на завод претя?

Илейка словно укололся об эти нелюдимые глаза – попятился. Добрыня поспешил снять мурмолку, поясно поклонился перед оконцем, сказал стражнику:

– Жигари мы из-за Белой реки. В лавку за снедью да к приказчику Викентию Афиногеновичу по делу.

– Носит вас нечистая сила туда-сюда, – проворчал стражник. Громыхнул отодвинутый дубовый засов, рядом с воротами открылась калитка. Хромоногий стражник при ружье и сабле пропустил, но для порядка постращал:

– Входитя. Да не шастайтя по заводу где ни попади! В контору ступайтя сразу, инача другой раз не пущу вовся.

Лишь в одном месте, когда проходили вдоль кривой улочки от ворот до двухэтажного дома, вместе с характерным запахом подгорелой рыбы из раскрытой двери донесся протяжный крик:

– Мамка-а, дай хлебца!

В ответ прозвучал надрывный, с простудным хрипом злой женский голос:

– Цыц ты! Я что, хлеб тебе из колена выломаю? Завод словно вымер и обезлюдел, даже охочих до чужих штанин собак и то не видно по улочкам.

Двухэтажная контора красовалась на неровной площади голубыми окнами, узорчатыми ставнями, и над окошками такие же голубые резные наличники. По ту сторону копошился городок.

Дальше по главной от ворот улице, на берегу неширокой речушки, видна была круглая, из кирпича выложенная домница, рядом с ней из приземистой черной кузницы слышался приглушенный звон молотов о наковальню. Около домницы и кузни серые люди сновали с разновеликой поклажей. По речному склону проволокли на конях очищенные от коры бревна. К дощатой пристани проскрипели тяжело нагруженные телеги, укрытые старыми рогожинами. Когда телеги проезжали мимо конторы, Илейка уловил все тот же запах ржавчины и теплого железа. Этим запахом, казалось, были пропитаны земля и трава, заборы и башни города-крепости, вплоть до узкой звонницы над деревянной церквушкой, которая чуть просматривалась одним боком за домницей.

Добрыня, не прознав, в каком настроении приказчик, не отважился сразу идти в контору. Они пересекли избитую колесами и копытами площадь и зашли под невысокий навес соседней лавки. За прилавком красовался алой рубахой щекастый молодой купец, без бороды, с модными, в тонкое колечко, усиками – завидный своей статью и достатком жених для местных красавиц.

– Бог в помощь вам, – поздоровался Добрыня. – Не сведомы ли часом, у себя ли Викентий Афиногеныч?

Хозяин лавки оценивающе окинул взглядом былинного детину: убор на голове – такую мурмолку пора курам отдать под гнездо! – домотканая рубаха, потрепанные на вырубках лапти. «Ну и покупатели пошли таперича!» – невольно читалось на его лице. Купец плавными движениями пальца подправил завитые усики, с усмешкой ответил, покривив губы:

– Мы у твоего приказчика в сторожах и оповестителях не состоим, – и, подбоченясь, выставил грудь колесом – заметил в конце улицы идущих от церкви к лавке женок заводских чиновников. Легкий ветер играл белыми перьями широкополых шляпок. Женки проплыли мимо, не удостоив его вниманием, купец потускнел, похмыкал и перевел взгляд на Добрыню.

– Вон посыльный из конторы бежит, у него поспрошай о своем приказчике!

От пристани бежал долговязый и огненно-рыжий малый. На вопрос Добрыни, где теперь Викентий Афиногенович, тот придержал шаг и поспешно ответил:

– Днями двое работных с заводу утекли, так он за ними в угон пошел.

Добрыня удивленно уставился на посыльного, который смахнул ладошкой пот со лба и не мешкая исчез в раскрытой двери конторы, будто ветром его сдуло сквозным.

Молодой купец пугнул полусонных мух, которые норовили плюхнуться в открытую кадушку с медом и в той сладости окончить остатки дней своих, и от безделья неспешно пояснил Добрыне, что шесть дней назад десятка четыре работных, нанятых в одной из государевых деревень по договору на один год, стали требовать от управляющего заводом расчета, чтобы ехать домой. А тот управляющий вынес бумагу, где якобы писано, что не на год, а на три мужики подрядились работать, за что и задаток им сполна выплачен. А расчета им никакого не получается, потому как за прокорм да жилье причитается с них куда как больше, нежели заработано.

– Кто к нашему хозяину Никите Акинфичу Демидову угодил в лапы, беглый ли, нанятый ли, все едино не помышляй на волю выскользнуть. Даром что молод, три десятка лет всего, а старики сказывают, будто хваткой вышел в деда своего, зачинателя династии Никиту Демидовича.