Владимир Буртовой - Демидовский бунт

– А как же те двое с завода утекли? – допытывался Добрыня, пораженный услышанным: ну и дела затеваются! Словно отыскивая место, где бы и самому сигануть в горы, он осмотрел зубчатый частокол, высокие башни по углам и над воротами, а на башнях добрый десяток недреманных стражников.

– Сказывали, будто собрались те нанятые на тайное сборище да и порешили послать от себя ходоков в общину уведомить, какой им вышел от Демидова конфуз. Да чтобы община писала матушке-государыне наказ искать на заводчика управу. – Купец хохотнул и недобро покосил глазами в сторону демидовского особняка за крепким частоколом над речным берегом. В его взоре Добрыня уловил искру зависти к удачливому миллионщику.

«Доведись быть крепкому сыску над хозяином, – подумал Добрыня, – так ты, купчишка, не преминул бы подставить Демидову ногу, порассказав о лихоимстве управляющего и приказчика. Да и нам ласки не много было от крутого нравом Никиты Акинфича. А я сам со своими односельцами разве не в такой же каторге, как и эти обманом задержанные мужики? Их обида – наша обида».

– И что же Демидов? Отпустил ходоков? – не отставал с расспросом Добрыня.

– А нашему хозяину любая вода в глаза – божья роса! – Купец грудью налег на прилавок и оглядел улицу: нет ли где хозяйских подслухов? Успокоившись, продолжил: – Загнал мужиков в подземные норы землю и руду копать. Думается мне, что легче им беса за хвост изловить в том подземелье, нежели управу найти на хозяина. А и дойдут убежавшие до столицы, окромя батогов, себе ничего не выхлопочут.

– Наши, ромодановские ходоки были в столице, – неожиданно обмолвился Илейка, вспомнив и свою боль-обиду. – Да тако ж вышло – привезли в воеводскую канцелярию и батогами били, дознаваясь, кто в застрельщиках бунта был.

– О том ты, отрок, здесь помалкивай, а то… – Купец зевнул, потянулся с хрустом в костях.

Добрыня почесал голову под измятой мурмолкой, повернулся к отроку:

– Жди меня здесь, Илья. Зайду в контору, узнать надобно, не сведом ли кто, на какой день Викентий Афиногеныч думает наехать нашу работу принимать.

Илейка вспомнил наказ отца Киприана прикупить в зиму побольше соли.

– Фунтов пять мне соли, – сказал он и сунул руку в карман за деньгами, прикидывая, сколько достать, если пуд соли по здешним ценам не менее десяти копеек.

– Куда тебе столько? – удивился купец, крутнул ус и пошутил: – Неужто поленницы солить в зиму?

Ответить какой-нибудь шуткой Илейка не успел – за спиной, у въездных ворот, послышались неясный гвалт, конское ржание, потом показалась группа уставших и забрызганных грязью всадников, одноконная телега проехала в ворота.

– Явился ваш любезнейший Викентий-усмиритель, – неприязненно обронил купец и с холщовой торбой прошел в угол лавки, где стоял широкий куль с солью.

Всадники остановились перед конторой. В телеге спина к спине сидели двое, повязанные веревкой.

– Изловили-таки обоих Одинцов, – сказал купец из темного угла, а в голосе сожаление. – Замордуют теперь мужиков.

– Кто они? – не сразу сообразил Илейка, подумал: «А ну как кто из наших, ромодановских атаманов? Сказать бы слово хоть одно, утешить, что вот отыщет он Беловодье, избавителей на Русь приведет, вызволит из подземелья…»

– Братья это, Леонтий да Иван, – пояснил между тем купец, утрясая торбу. – Которые бежали с завода. Ох и лихо теперь будет Одинцам!

Беглецов отвязали друг от друга, и они с трудом, неуклюже начали вылезать из телеги. Когда один из них, пониже ростом, повернулся спиной, Илейка увидел связанные руки, да так, что едва ли не локоть к локтю стянуты.

Чернявый, цыганского обличья стражник ни с того ни с сего вдруг привстал в седле и изо всей силы ударил меньшого брата плетью. На обнаженной шее выступил – словно вспыхнул огнем – кроваво-красный рубец.

– Пошто бьешь брата Ивана, выродок собачий! – крикнул старший Одинец и встал перед конем, заслоняя меньшого. – Тебя бы самого, пса поганого, вместе со зверем-хозяином высечь, а потом повесить на старой осине! И повесят! Ромодановцы не извели ваше крапивное семя – бог даст другого часа, изведут! За все ваши лихоимства поквитаются!

Из открытых дверей конторы, от домницы, от соседних ближних дворов между тем набежали мужики, бабы, подростки. Городок словно проснулся от послеобеденного сна и теперь сходился к конторе, растревоженный случившимся. Илейка оставил купца с торбой соли у весов и поспешил в толпу, будто он мог чем-то помочь повязанным мужикам.

– Што-о? На хозяина такую хулу возводить? Да ты знаешь, что тебе за это? – приказчик вытаращил серые глаза, прокуренные усы недобро задергались. По упитанному лицу пошли розовые пятна. Он скособочился в седле, чтобы лучше видеть лицо выведенного из терпения работного мужика. – Держите его накрепко! Я мигом к хозяину доложить о бунте! – И дернул коня за повод, поворачивая в сторону демидовского особняка.

Со второго этажа, где из окон повысовывались служащие конторы, седобородый сухонький старик со стеклами на носу прокричал приказчику:

– Слышь, Викентий! Не бери греха на душу! Посеки мужика да на том и уймись. Яви свое благоволение к несчастным.

Приказчик, раздвигая конем толпу работных, выбрался на свободное место и поскакал в сторону реки, беспрестанно оглядываясь через левое плечо, словно боялся недоброй погони.

– Что же теперь будет? – выкрикивала в толпе сердобольная женка. Она протиснулась к телеге и перекрестила братьев. – Христос вам в защиту, горемычные детушки.

Вскоре вернулся приказчик. По злому лицу, по недоброму прищуру глаз и по тому, как побелели тонкие поджатые губы, Илейка сразу понял – будет худо повязанным братьям.

«Тако ж и наш Оборотень лютовал… Батюшку моего Федора в подземелье пытал каленым железом!» Закипая злостью, Илейка, не зная еще зачем, подхватил из-под ног увесистый ком сухой земли.

– Волоките к кузнице! – распорядился приказчик стражникам. – Чтоб впредь неповадно было бунтовать народ, повелел хозяин укоротить смутьяну язык калеными щипцами!

За спиной Илейки взвизгнула какая-то женка, ее крик подхватили другие. Засопели мужики, через силу сдерживаясь, чтобы не кинуться в драку – голыми руками против вооруженных стражников. Старший Одинец рвался из цепких рук, кричал обступившим работным, взывая к сочувствию и избавлению:

– Не каторжный я! И не убивец! За правду стоял, братья! За что такое глумление?

– Волоките! – срывая голос, закричал Викентий. – Смутьяну и бунтарю наказание поделом! А кто с ним заедино хочет под клеймо лечь – выдь из толпы! Што сробели, крикуны? – Викентий рывком выхватил из приседельных карманов пистоли, наставил на мечущуюся толпу. По багровым от напряжения скулам заходили тугие желваки, над головами громыхнул выстрел. Из сторожевой башни прибежал вооруженный караул человек в десять и перегородил улицу.