Валериан Светлов - При дворе Тишайшего

– А она того хочет?

– Хочет. Как девке замуж не хотеть?

– Ну, так в чем задержка?

– Да вот в том, что эта самая Ропчиха уперлась лбом о стену, ровно козел, и хоть ты тресни – ни взад, ни вперед. А девка из-под ее воли не смеет идти. Вот ты тут и поразмысли.

– Да, – рассеянно ответил Леон и, вынув из-за пазухи часы, взглянул на них.

– Ты что, торопишься? – спросил Дубнов.

– Да, есть у меня одно свидание.

– Успеешь! Ты вот что мне ответь: не откажешь другу помочь? Нет? Ну, так выкраду я Танюшу, и повенчаемся мы с нею, а там Ропчиха поди лови! Ау, брат, не поймаешь.

– Я-то зачем тебе нужен?

– А как же? Такое дело тонко сварганить нужно – один я не справлюсь.

– Хорошо, назначай день. А когда же мы мой кинжал вызволять станем?

– Да хоть завтра пойдем! Ты был у ведьмы еще раз?

– Был, – смущенно и нехотя ответил Джавахов.

– Что, небось ничего колдунья не сказала? – насмешливо произнес Дубнов. – Только ефимки выманила?

– Нет, сказала. Место точно указала. Только я хочу еще раз сам наведаться к Черкасскому. Может, и сам он отдаст…

– Известно, попытайся. Он теперь – жених: может, и раскиснет от такой великой радости. Что с тобою? Эк тебя перекосило! – спросил стрелец, с изумлением глядя на князя Леона, который вдруг побледнел и схватился за простенький кинжал, висевший у него сбоку. – Или что попритчилось? Кинжал все забыть не можешь?

– Да… и кинжал, и все, – глухо произнес Леон, и его глаза загорелись дикой ненавистью. – Нам с князем еще встретиться надобно, да уже не на живот, а на смерть.

– Ишь ты! С виду ты – будто дитя малое, а сколько в тебе этой самой свирепости… поди, ночью повстречайся тебе князь в темном переулочке, пырнешь ты ему в бок?

– Если от честного поединка откажется, пырну, – сквозь зубы ответил грузин убежденно.

– То-то и есть! А тогда, помнишь, артачился: из закоулка-де не трону, не по чести это!

– Тогда я мало знал ваши нравы и обычаи, думал, вы все – честные воины, а у вас вон какие князья да бояре… Ты не сердись, друг, – кладя свою руку на плечо стрельца, ласково проговорил молодой грузин. – У каждого народа свои обычаи, но таких кровавых обычаев, как у вас, мы не знаем. Таких царей, как ваш Иоанн Грозный, у нас никогда не было; таких смут, как у вас были, мы не запомним. Мы народ мирный, тихий! Если у нас что и скверное совершается, то это дело пришлых в нашу страну людей. Каждый хочет нас поработить, каждый думает властвовать у нас…

– Больно уж вы горделивы! – неопределенно пробормотал Дубнов.

– Все, что у нас еще осталось, это гордость, – подымая голову, с горечью произнес Леон.

– Поди, у вас убийств не случается? – ухмыляясь, спросил Дубнов, подливая себе и товарищу мальвазии.

– Случается, и очень даже часто, но для этого есть открытый бой, – ответил Леон и, залпом опорожнив свой стакан, встал. – Прости, мне пора.

– Когда же начнем действовать? – протягивая товарищу руку, спросил Дубнов.

– Ты когда хочешь, а я… я извещу тебя. Сегодня решится, как действовать. Прощай пока!

Леон кивнул головой, поправил на ней папаху и, выйдя из палисадничка, поспешно зашагал по немощеной улице по направлению к Кремлю.

Дубнов, оставшись один, докончил бутылку, расплатился с кумой Ропчихой и, тихо посвистывая, повернул за угол питейного дома, где, пройдя несколько шагов, остановился у плетня, продолжая насвистывать какую-то песенку.

Сумерки уже давно перешли в душистый вечер; на небе замигали звездочки; соловьи заливались звонче, и из ближней рощи доносились сюда все нежнее их чудные трели.

Молодой стрелец невольно залюбовался этим прекрасным весенним вечером и не заметил, как между темной зеленью липы и кустов сирени мелькнуло что-то светлое. Через минуту его шею обвили две обнаженные руки, и легкая кисея защекотала его щеки.

– Милая моя, желанная! – страстно обняв гибкий стан девушки, зашептал Дубнов, стараясь разглядеть черты ее лица, но в темноте ночи сверкали только, как звезды, ее большие черные глаза да белело продолговатое и тонкое ее личико. – Что так долго не шла, люба моя? – сажая девушку на дерновую скамью, нежно спросил он.

– Тетки не пускали. Сейчас вернулася тетка Марфа и куда-то заторопилась вдруг идти; ну, обо мне и забыли; а я шасть сюда. Ах, свет мой, когда уйду я из дома этого! – с тоской произнесла девушка. – Тетка Марфа как завидела тебя, так и начала тебя поносить! Ни одной косточки твоей не оставила в покое! А черномазого того, что с тобой был, ну мне выхваливать: и такой-то он, и сякой…

– Ишь, старая ведьма, губа-то у нее не дура! – сердито произнес Дубнов. – За князя задумала тебя просватать! Да не жирно ли будет? Поди, за него и любой боярин дочку свою высватает…

– А чем я хуже иной какой боярышни?

– Полно, Танюша, вздор молоть! Нешто за меня пойдет княжна какая? Всяк сверчок знай свой шесток, а ежели я тебе кажусь незнатен, то ты вольна над собой, никто тебя не приневолит.

– Что ты, что ты, Провушка, свет очей моих! Да никого мне не надо, кроме тебя! Ты-то вот возьмешь ли меня за себя, безродную, бесплеменную?

– Возьму, лапушка моя, возьму, голубонька моя. Скажи только, родная, когда выкрасть тебя, красу мою ненаглядную? Видно, добром тебя тетки за меня не отдадут. Или вправду Бову-королевича тебе ищут?

Долго еще шептались влюбленные, и их любовной песне вторили шелест листьев да звонкие трели соловьиные…

Елена Дмитриевна, придя с «верха», ожидала князя Леона, решив дать ему генеральное сражение, так как ее кипучая натура дольше не могла томиться и ждать.

Он много раз приходил к ней, они говорили, играли на джуануре, из которой боярыня выучилась наконец извлекать заунывные, печальные мелодии Грузии и Востока, думая своим искусством привязать к себе этого странного юношу, пылкого на вид и сдержанного, холодного в обращении. Однако Елене Дмитриевне не верилось, чтобы молодой князь оставался равнодушным к ее красоте; она судила его сдержанность как признак робости и неуверенности и вот сегодня решила подбодрить его нерешительность.

Но князь Леон, по обыкновению, не торопился на свидание и уже изрядно опоздал; боярыня уже боялась, что сегодня ей вовсе не удастся увидеть его, так как ожидала, что ее снова скоро позовут в царские покои.

«И чего это царице попритчилось сегодня непременно ворожею эту слушать. Успела бы! – думала с досадой боярыня, нетерпеливо поглядывая на часы. – И чего же это он-то не идет?»

Но вот послышались торопливые шаги сенной девушки, и она ввела в комнату гостя.

Джавахов вошел, мягко ступая по полу, поклонился хозяйке и, когда она, зардевшись, указала ему на кресло возле себя, молча опустился в него.

Девушка принесла два высоких железных шандала с сальными свечами и зажгла их, поставив на стол.