Валериан Светлов - При дворе Тишайшего

– Больше жизни!

– Вот так и я любила князя Пронского! – спокойно ответила цыганка, и только ее глаза сверкнули злобным огнем. – И он меня! Не знаю только, боярыня, кого из нас он горячей ласкал, кого крепче любил: тебя или меня? Да теперь-то он ни тебя, ни меня не любит. Так что уж говорить? А мне знать все же охота, на какую такую красу променял он тебя? Скажешь – узнаю, кто твоя разлучница, и корешок дам. Не скажешь – не прогневайся, ничего от меня не получишь, ничего не выведаешь.

– Ах, да что мне твой Пронский! Постыл он мне и страшен!.. – возразила боярыня. – А любит он царевну грузинскую! Хочет жениться на ней да страной ее править.

– Эка, что выдумал! Ну а царевна?

– Не знаю, мыслей царевны не ведаю, не по душе пришлись мы с нею одна другой.

– Ну, прощай, боярыня; все узнаю и все тебе скажу, – кланяясь, проговорила цыганка.

Обе женщины расстались, искусно затаив обоюдную вражду и нисколько не поверив друг другу.

На востоке уже занималась заря. Огненный шар солнца медленно подымался из-за горизонта; утренний ветерок ласково проносился по садовым деревьям, словно пробуждая сонные листочки от сладкой ночной дремы. В кустах затормошились голосистые малиновки и пеночки, весело выпорхнули и закружились в воздухе, перелетая с куста на куст. Они словно поверяли друг другу тайны минувшей ночи и радовались прелести чудного весеннего утра.

У тына большого сада под цветущей яблоней стояла девушка в простом светлом летнике и кисейной рубашке, с накинутым на голову вязаным платком. Длинная коса вилась по ее спине, большие лучистые глаза горели, как звезды на вечернем небе, на ее бледном, худеньком личике, а взоры с грустью покоились на собеседнике, который стоял по другую сторону тына.

– Иди, мой сокол, уже солнце встало… Чу! Малиновки запели, слышишь? Или то свиристель стрекочет в кустах? – тихим, надтреснутым голосом сказала девушка. – Ведь всю ночку провели мы с тобою…

– Голубка моя, устала ты! – нежно ответил юноша, лаская ее маленькую, худенькую руку.

– С тобой-то беседовавши устала, светик мой ясный? Что ты!.. Всю жизнь стояла бы, в очи твои ясные глядючи.

– Олюшка моя, раина моя стройная! Опять день целый не видеть тебя, не слышать твоего ласкового голоса! Как проживу я день-то, твоих печальных глазок не видя?

– Ой, Левонушка, сокол мой ясный, не трави ты души моей, сердца моего не разрывай на части… Нудно мне, и без того нудно! – простонала девушка, и слезы посыпались из ее глаз. – Давно бы я в Москву-реку бросилась, если бы не ты, жизнь моя, радость моя ненаглядная!

Леон Вахтангович приник к лицу девушки и поцелуями старался осушить ее слезы.

Джавахов и княжна Пронская уже давно стали встречать зарю у тына большого сада, окружавшего дом Пронских. Леон несколько раз видел из окна печальный образ бледной девушки; потом встречал ее в церкви, на улице, в сопровождении строгой и сварливой мамушки, и так привык к этим встречам, так привязался и полюбил бледное лицо княжны, что болел за нее душой и страдал ее страданиями. Потом он узнал, что она дочь князя Пронского, просватанная за старика Черкасского, что она идет за князя по принуждению отца, и тогда она стала ему вдруг еще ближе, еще дороже.

Княжна Ольга тоже заметила красивого юношу, всегда следовавшего за нею на почтительном расстоянии и жадно ловившего ее взоры при каждой малейшей возможности.

Молодые люди скоро поняли друг друга. Их глаза безмолвно выражали все то, что волновало их сердца, и немного нужно было времени, чтобы эти сердца забились взаимной любовью. От взглядов перешли к отрывочным разговорам украдкой, а потом и к тайным встречам.

Боярышне было трудно избежать недреманного ока своей мамушки, которая буквально глаз с нее не спускала. Но княжна любила искренне, горячо и, конечно, провела мамушку. Как только в воздухе запахло весной, как только ночи стали теплее, княжна Ольга, накинув на головку платок, выбегала, когда в доме все затихало, к заветному тыну в самой отдаленной и запущенной части сада и там до зари ворковала с тем, кому отдала навек свое девичье, не тронутое еще любовью сердце.

Леон давно и думать забыл о том времени, когда его чуть было не опутали лживые да коварные женские сети. Он перестал бывать у боярыни Хитрово и тяготился, когда она звала его, видимо радуясь даже его насильственному присутствию. Лучистые глаза и бледное личико девушки заполонили его окончательно; он только одну думушку и думал: как бы освободить свою Олюшку от ненавистного ей брака со старым Черкасским и самому жениться на ней.

– Скажу я все царевне, – проговорил Леон, когда девушка затихла под его поцелуями. – Может, и поможет нам.

– Ты говорил, слаба она, не вольна ни в чем… Какая же помощница?

– Так-то так, а попытать надо. Сказывали, что она скоро царю показываться будет. Боярыня Хитрово просила… Что ты, моя любушка, что всколыхнулась так?

– Что-то не люблю я боярыни твоей, – смутившись, ответила девушка.

– Разве слыхала что? – спросил, вспыхнув, Леон.

– Ничего не слыхала, а сама смекнула. Ты… всегда полымем загоришься, как только о ней вспомянешь… И еще… Намедни она была у нас, завела беседу с батюшкой; батюшка твою царевну помянул, потом усмехнулся и твое имя назвал. Боярыня вся румянцем зарделась, очи у нее заблестели, и сердито так глянула она на меня. Батюшка меня выслал из покоя. За дверями слышала я уже батюшкины речи: «Аль грузинский князек красы твоей не учуял?» И засмеялся батюшка, нехорошо таково засмеялся.

– Ну а ты? – нетерпеливо теребя свой черный ус, спросил ее Леон.

– Я убежала к себе в горенку, заплакала, а потом встала пред образами и стала за тебя Богу молиться.

– Молиться за меня? Зачем же? – удивился князь.

– Ты, видно, боярыни Хитрово не знаешь, – грустно улыбнулась Ольга. – Лютая ведь она! Если любила тебя – вовек тебе не простит издевки над нею.

– Да разве я ведал о ее любви? – рассердился князь.

– Не ведал, милый? Правду говоришь? – прильнула девушка к его лицу холодной щекой и пытливо глянула ему в глаза.

– Богом клянусь, не ведал! Правда, было время… красота ее опутала было меня, но устоял я перед этим искушением. Ангел Божий раз предстал глазам моим: в окне увидел я чистую деву…

– Молчи, молчи, ненаглядный мой! – закрывая ладонью ему рот, зашептала девушка, улыбаясь счастливой улыбкой.

– И с той поры забыл я ее, эту вашу боярыню! Души моей уже не смущает ее образ лукавый, и не страшна она мне! Вот только тебя бы мне украсть отсюда… Ну, когда же ты царю предстанешь? Помнишь, говорила мне, что царь…

– Пришел приказ от царя мне к нему явиться, да батюшка, видно, задарил кого-либо, не шлют за мною.