Валериан Светлов - При дворе Тишайшего

Вдруг в кустах что-то зашуршало, и Леон уловил ухом чьи-то крадущиеся, робкие шаги. Он встрепенулся и стал вглядываться в темноту.

Кто-то тихо-тихо кашлянул. Молодой грузин чуть слышно ответил таким же кашлем и осторожно прошептал:

– Княжна!

Тогда возле него словно из-под земли вынырнула закутанная женская фигура и схватила его за руку. Не видя в темноте ее лица, спрятанного под суконный охабень, накинутый на голову, Джавахов охватил женщину руками и прижал к своей груди.

– Пусти, пусти! – раздался из-под охабня заглушенный, незнакомый ему голос, полуиспуганный, полусмеющийся. – Вот скажу княжне, что девок обнимаешь.

– Кто ты? – отшатнувшись, произнес Леон.

– Не бойся! Меня княжна прислала…

– А она!.. Что с нею? Она здорова? Почему не пришла, непогода помешала?

– Здорова она, да… беда у нас, князь, беда!

– Что же приключилось? – заторопил девушку Леон.

– Вишь, князь Борис Алексеевич спервоначалу дал княжне согласие с тобой обвенчаться… Ну, наша княжна малиновкой запела, да, видно, горе уж ее такое, судьба ее злосчастная – приехала боярыня Хитрово, о чем-то покалякала с князем, и вышел приказ…

Девушка остановилась, видимо, будучи не в силах нанести удар, который, она знала, разобьет сердце юноши.

– Говори же, говори, не томи ты меня! – простонал Леон.

– Княжну сейчас обвенчают с Черкасским, – быстро выговорила девушка и вздрогнула от страшного крика, вырвавшегося из груди несчастного. – Тише, или ты очумел? Смерти моей хочешь? – остановила она его.

Но дождь и ветер относили звуки их голосов в противоположную сторону от дома, и никто не слыхал безумного крика отчаяния и разбитых надежд, кроме терпеливо ожидавших под липой стрельца и молодого царевича, и они с быстротою молнии кинулись на этот крик.

– Княжна прислала меня сказать тебе, князь, чтобы ты забыл ее; видно, такова воля Божья. Прости ее, князь! – И девушка, низко поклонившись Леону, двинулась было идти.

Леон стоял как заколдованный, не шевелясь и не произнося ни одного слова; казалось, он не слыхал последних слов посланной и бессмысленно смотрел ей в лицо, едва белевшее в ночной темноте.

– Или ничего и не скажешь? – спросила девушка, не поняв его молчания. – Осерчал, что ли? Что ж, княжна не виновата! Ай! – вдруг взвизгнула девушка и от перепуга присела на землю, прикрывшись охабнем.

Возле Леона появились Дубнов и царевич Николай.

– Что случилось, князь, ты не своим голосом крикнул? – спросил Дубнов.

– Да он один! Леон, да отвечай же! – тронул грузина царевич.

Леон очнулся и схватился за голову.

– Кончено, все кончено! – глухо, прерывающимся голосом произнес он.

– Кто тут ворошится? – спросил Дубнов, поднимая охабень. – Никак, по голосу Машутка?

– А хотя бы и Машутка, тебе-то что за дело? – задорно ответила девушка. – Пусти! Не время мне с тобой бобы разводить.

– Куда так спешишь? – Дубнов крепко держал ее за рукав охабня. – Подождешь!

– Пусти ее, Пров! – грустно произнес Леон. – Зачем она нам? Все кончено. Княжна сегодня венчается с Черкасским.

– Не может того быть! – проговорил пораженный стрелец и выпустил рукав девушки.

Она быстро шмыгнула от него в сторону и исчезла в кустах.

– Так я скажу боярышне, – раздался из-за кустов ее шепот, – что ты ей счастья желаешь…

– Скажи, – ответил Леон, – скажи, чтобы завтра она выглянула из оконца терема.

– Что ж она увидит? – с любопытством спросила девушка.

– Мы клялись вместе умереть… Если она свою клятву нарушила, я ее не нарушу! – страстно произнес Леон.

– Царевич, – тихо шепнул стрелец Николаю, с любопытством следившему за всей этой сценой, – теперь нам пора и за дело браться, потому что наш молодец совсем голову потерял… Эй, слушай, Машутка, погоди маленько!.. Стрекача-то всегда успеешь задать.

– Сам знаешь, свадебное дело спешное… Да что надо-то?

– А вот что! Скажи ты княжне: если она сей же час не выйдет сюда, беда приключится!

– Да ты никак ума лишился? – взволнованно проговорила девушка. – Невесту к венцу обряжают, а она к милому дружку выбежит… да в такую непогодь!

– Твое дело пойти сказать. Если княжна не выйдет в чем есть, мы в терем сами придем и срам всему дому княжескому учиним. Беги-ка, девка, да скажи, что велят.

Девушка юркнула в кусты и мгновенно исчезла во тьме.

Молодые люди остались одни; ветер крепчал, дождь лил бесконечно, и эта ночь показалась удрученному горем князю последней ночью его жизни.

Между тем на женской половине княжеского дома шла невообразимая суетня. Девушки, женщины, мамушки и нянюшки метались по горницам, сновали взад и вперед без нужды и толка, видимо совершенно потеряв голову.

В высокой светелке сидела княжна Ольга, покорно позволив двум почтенным боярыням обряжать себя к венцу. Белый атласный сарафан, унизанный жемчугом, еще сильнее оттенял ужасающую бледность ее худенького личика; глаза потускнели и, окруженные теперь синими кругами, глядели перед собой бессмысленно, тупо, как бы не различая предметов.

– Что же, девушки, песен не поете? Сейчас косу девичью убирать будем, – обратилась одна из боярынь к молча толпившимся у притолоки сенным девушкам.

– Какие тут песни? – ворчливо произнесла мамушка, горячо любившая княжну. – Небось не по воле под венец-то голубонька наша идет. До песен ли тут!

– Что ж, матушка, – глубоко вздохнув, произнесла вторая боярыня, ловко пряча густые косы княжны под дорогой кокошник. – И все мы неволей под венец-то шли, а песни все же девки всем нам пели. Затягивайте-ка, девушки! Таков уж наш обычай. Нельзя без обычая, никак нельзя.

Девушки вяло и нерешительно затянули:

– Эка, что затеяли! – остановила певиц боярыня. – Разве это свадебная песня? Веселое спойте, залихватское!

– Ой, боярыня, на душе-то у нас невесело, ну и песни веселые на ум не идут, – проговорила одна из девушек.

– Невеста-то, невеста… краше в гроб кладут! – жалостно произнесла другая.

– Ну, вот и готова красавица наша! – радостно перебила первая боярыня, охорашивая Ольгу. – Давайте фату-то!

Ей подали тонкую, прозрачную индийскую кисею, боярыня накинула ее на невесту поверх кокошника, и фата, закрыв ей лицо, спустилась до пола мягкими складками.

– Ну, встань-ка, Олюша! Помогите, девки!

Две девушки подняли под локти княжну со скамьи, на которой она все время безмолвно просидела, и поставили на пол, словно куклу. Но Ольга ничего не слышала и не видела.

– Олюша, надо бы пред образом помолиться! – предложила мамушка, у которой из глаз неудержимо текли слезы. – Помолись, дитятко, авось полегчает тебе, на душеньке твоей покойнее станет.