Валериан Светлов - При дворе Тишайшего

Князь сидел понурившись, не смея взглянуть на свою безропотную жену, так жестоко принесенную им в жертву своему крутому нраву.

– Что же, или и этой моей последней просьбы не исполнишь? – услышал он. – За все мои муки, за жизнь угрюмую…

И князь почувствовал вдруг, как его застывшее сердце дрогнуло, как что-то теплое пролилось в нем. Это ощущение было таким неожиданным для него, что он испуганно встрепенулся и прислушался к пробуждавшемуся, почти уже вымершему чувству. И он не ошибся! Да, это было новое, светлое, радостное, великое чувство, чувство любви к человеку!

– Прости меня, Настя, прости своего злодея! – стонущим криком вырвалось из его груди, и он, опустившись на колени возле кровати, спрятал голову свою в одеяло.

Лицо больной осветилось счастливой улыбкой; она положила свои слабые руки на голову мужа и разбирала исхудалыми пальцами пряди его волнистых черных волос. Она видела, что в эту минуту его раскаяние горячо и искренне, и это доставило исстрадавшейся душе такое блаженство, что ее сердце колотилось о бессильную грудь, как птица, которая хочет выпорхнуть из неволи.

– Полно, родимый мой, полно! Бог простит! – заговорила она. – А я… я счастлива теперь… Бог грехам терпит… И я ведь виновата: силушки моей не было от тебя уйти – вот ты и покарал; ты – хозяин и над телом, и над душой моей. Что захотел, то и сделал! Дай только умереть мне мирно, благочестиво, покойно… да Олюшку не дай в обиду…

– Я спасу тебя, Настя! Я лекарю скажу, какой извел тебя отравой; он знает все, он и вызволит тебя… И не будет у меня тяжкого греха на душе, – прерывающимся голосом воскликнул князь.

– Нет, родной, конец мой скоро; все выжгло во мне это зелье. Да и не хочу я жить! Опять ты уйдешь от меня, опять будешь суровый, да неласковый, да греховный! Нет, Борис, не мешай мне предстать пред лицом Господа счастливой да покойной… Что сделано, того не воротишь; видно, Ему было так угодно водить твоей рукой. Поцелуй же меня в последний раз!

– Ты святая, Настя, а я… – целуя жену в губы горячим, продолжительным поцелуем, проговорил Пронский, – а мне, видно, и прощенья не будет за мои преступления.

– А ты несчастный, – возразила она. – Не ты виноват, что нрав такой у тебя; от Бога нрав-то нам дается! Кому хороший дается – тот счастливый, кому худой – тот несчастливый.

За дверью послышался шорох.

– Олюша, ты? – тихо крикнул Пронский.

– Я, батюшка, – ответила княжна. – Там приехала боярыня Хитрово, очень, мол, надобно ей тебя повидать.

– Ах, чтоб ей! Ну, скажи, сейчас иду! Прощай, Настюша! – И Пронский еще раз крепко поцеловал жену.

– Послушай меня, Борис, – робко произнесла Анастасия Дмитриевна, – прими мой совет: не водись ты с этой боярыней – сердце у нее жестокое!

– Да я давно с боярыней покончил, – виновато ответил Пронский, – по делу она теперь, поди, какому-либо.

– Ну, ступай, коли так. Спасибо тебе за ласку!

– Прости! – низко поклонился ей Пронский и вышел, позвав к княгине Ольгу.

В обширном покое Пронского, самом нарядном и богатом, сидела Елена Дмитриевна, опершись локтями о стол, и так глубоко задумалась, что даже не слыхала, как вошел в покой Пронский.

Ему пришлось окликнуть ее.

– Здорово, боярыня! – приветствовал он ее низким поклоном. – Чем прикажешь потчевать? Вот хозяйка-то лежит у меня больная, некому как подобает гостью почетную встретить…

Холодный, враждебный взгляд остановил его речь.

– Многих ли гостей твоя хозяйка встречала? – насмешливо кинула Елена Дмитриевна.

Пронский с недоумением пожал плечами:

– Не уразумею, что ты сказать хочешь?

– Будто? Что это каким несмышленочком стал? С каких это пор завелось?

– Ты, боярыня, пришла надо мною издевки делать? Что-то храбрости понабралась? Откуда?

– Добро! – закусила губы боярыня. – Я пришла за делом, а не зря говорить с тобою. Тоже сласть невеликая!

– Так говори дело, если оно есть.

Густые сумерки уже давно окутали комнату, так что разговаривавшие с трудом различали лица друг друга. Князь хлопнул в ладоши и приказал явившемуся холопу:

– Огня! Да живо!

Молодой холоп стремительно кинулся в угол, где на особых подставках стояли медные подсвечники, и, высекши огниво, зажег сальные свечки; они затрещали, мгновенно стали оплывать и пускать чад.

– Покури каким-либо ароматом. Есть ведь у нас, чай? Скорее полей на жаровню и убирайся! – приказал князь, видя, что его гостья в нетерпении встала со скамьи и, открыв окно, вдыхала теплый вечерний воздух.

Когда слуга поставил маленькую жаровенку с «ароматами» на стол в угол возле свечей и бесшумно исчез из покоя, Елена Дмитриевна быстро обернулась и, подойдя в упор к Пронскому, резко спросила его:

– Ты знаешь ли, Борис Алексеевич, что дочь твоя слюбилась с грузинским князем Леоном Джаваховым?

Как ни был князь ошарашен этим вопросом, но хитрой женщине не удалось поймать его врасплох.

– Знаю, – невозмутимо ответил он.

В изумлении она отпрянула от него.

– Да ты в уме ли? – едва слышно проговорила она. – Ведь ты же просватал ее? Что скажет жених? Люба ли будет такая невеста князю Черкасскому?

– Я не знаю, люба или не люба будет такая невеста князю Черкасскому, а князю Джавахову люба она, я… я отдам ее тому, кто ей люб.

– Ты этого не сделаешь! – гневно выкрикнула Хитрово.

– Кто же мне воспротивится отдать дочь тому, кому пожелаю?.. Сегодня же их и обручу.

Елена как подкошенная упала на скамью, закрыв лицо руками.

– Да ты-то чего так убиваешься? – ехидно спросил ее Пронский, отлично понявший, что именно руководило его бывшей возлюбленной. – Или люб тебе князь-чужанин, что ли?

Елена Дмитриевна молчала.

– А давно ли, – продолжал князь, – я целовал твои ланиты да уста твои сахарные, и ты клялась мне, что, кроме меня, никого не любила и не полюбишь?

– Молчи, молчи, постылый! – грозным шепотом, со сверкающими глазами, остановила его боярыня.

– Теперь постылый, а давно ли милым называла? Ну, невестке в отместку, сударушка! Ведь и ты мне постыла хуже старости, речи твои коварные да змеиные сердце мне иссушили, душу из меня вынули.

– Спасибо на добром слове, боярин, – поклонилась ему в пояс Елена Дмитриевна, – теперь, когда мы знаем, кто мы друг для друга, и речь, значит, поведем начистоту. Пререкались мы с тобой вдосталь, и давно почуяла я в тебе своего врага лютого…

– Да и ты, боярыня, поди, не друг мне? – усмехнулся Пронский.

– Ну, так вот что скажу я тебе: всю обиду, всю свою вражду к тебе забуду, если исполнишь то, что попрошу… Требуй от меня всего, чего захочешь, все сделаю, если исполнишь ты мою просьбу.

– Ну, что же это? Говори, в чем дело!