Валериан Светлов - При дворе Тишайшего

Теймураз уныло повесил голову.

– Так зачем же я приехал сюда? – спросил он. – А я ехал в надежде… радужные мечты толпились в моей старой голове.

– Может быть, тебе скорей удастся склонить царя на нашу сторону, – проговорил Орбелиани. – Очень добрый, благожелательный и мудрый здесь царь. Бояре вот только плохи. Пользуются его безмерной добротой, его широким сердцем, но для себя, а не для дел государственных.

– Где уж мне!.. Стар я, не речист, – вздохнул Теймураз. – А ты, Елена, – обратился он к невестке, – неужели ты не могла поратовать за свою родину, не могла войти в доверие к царице, повлиять на нее? Ты так умна, так приветлива! Посылая тебя сюда во главе своего посольства, я сильно рассчитывал на тебя. Женщины часто более могущественны, нежели самые умные мужчины.

– Царевна горда, – осторожно заметил старый грузин с ястребиным носом и длинными усами. – А здесь любят покладистых да повадливых.

Теймураз нахмурил свои седые брови:

– Будущей грузинской царице не следует быть покладистой и повадливой, да еще с чужими людьми. Я не на снисходительность ее намекал, а думал, что она своим умом и обходительностью царице понравится.

На губах Елены Леонтьевны мелькнула горькая усмешка, когда она тихо возразила Теймуразу:

– Не очень-то часто я видала царицу. Всего один раз перекинулась с нею двумя словами да в другой раз видела ее в церкви, издали. Вот и все мое общение с царицей. Какое же тут могло быть влияние?

– Отчего же ты так редко виделась с нею?

– Не допускали меня до свидания с нею.

– Отчего же, отчего? Разве ты ниже ее по крови? Она, говорят, не царского рода, а ведь ты из рода Багратидов.

– Здесь женщины живут очень замкнуто, и доступ к ним труден, а к царице особенно.

– Царевна могла бы сойтись с царской любимицей, боярыней Хитрово, – опять вмешался грузин с ястребиным носом, – но царевна явно относилась к ней враждебно и этим закрыла себе ход к царице.

Бледные щеки Елены Леонтьевны вспыхнули, и она кинула на старика сверкающий взгляд, но ничего не возразила ему, вдруг удержавшись.

– Так же и к Пронскому, – продолжал поощренный этим молчанием старик. – Князь видимо заискивал в царевне, а она относилась к нему презрительно. Слишком горда царевна, в гордости своей и о родине забыла…

– Я попрошу князя Яшвили не осуждать моих действий, – надменно перебила старика царевна Елена, – я не была послана в Московию чрезвычайным послом и была свободна поступать, как мне хотелось.

– Она права, князь, – вмешался Теймураз, – мы могли бы быть ей благодарны, если бы она сумела нам посодействовать, но требовать от нее или обвинять ее мы не можем. Она женщина! Ну а относительно брака царевича Николая с одной из русских царевен говорили вы с царем?

– Царевны все вдвое старше царевича Николая! – ответила Елена Леонтьевна. – Какой же он им жених? Да, впрочем, никто об этом и не говорил… видно, это сватовство им не очень по вкусу.

– Чего же им еще надо? Кажется, Николай по крови знатней их будет!

Все промолчали на это замечание.

Сам царевич рассеянно слушал планы, касавшиеся его судьбы; он стоял у окна и, очевидно, нетерпеливо ожидал кого-то. Улучив минуту, когда дед заговорил с кем-то из старых грузин и оставил в покое Елену Леонтьевну, он тихонько подошел к матери и шепнул ей:

– Мама, мне надо сказать тебе кое-что, выйдем в ту комнату.

Царевна с изумлением посмотрела на сына, но ничего не возразила и покорно пошла за ним. Она удивлялась перемене, совершившейся с сыном в последний год. Он сильно возмужал, как физически, так и умственно, походил на вполне зрелого юношу, и она, царевна, уже давно стала прислушиваться к его речам и мнениям.

– Мама, знаешь ли, что случилось сегодня ночью? – проговорил царевич Николай, когда они вошли в небольшую комнату. – Тебя не удивляет, что все утро не видать Леона?

– Боже мой, что с ним случилось? – тревожно спросила царевна.

– Не пугайся, пока ничего худого. Он женился сегодня ночью, и я был свидетелем и дружкой его брака! – с гордостью прибавил юноша.

– Женился сегодня ночью? Но зачем же ночью?

– Да разве ты не знаешь, что он похитил свою невесту? – со сверкающими глазами проговорил Николай.

– Похитил невесту? Зачем?

– Совсем как делается у нас, – с восхищением рассказывал царевич. – Она вышла к нам… а стрелец хвать ее себе на седло; ее служанку взял другой, и мы помчались. Наши лошади стояли в стороне. Сперва княжна рвалась, плакала, потом затихла и так равнодушно, так безучастно стояла под венцом… я даже удивился.

– Постой, постой, ничего не пойму, – растерянно проговорила царевна, жестом останавливая сына, – какое похищение, какая свадьба, к чему?

– Ах, мама, да ведь Леону не позволяли жениться на его невесте; сперва ее князь-отец согласился, а потом все передумал и в эту ночь задумал тайно повенчать ее с другим… Ну а мы выкрали ее и с Леоном повенчали. Теперь меня только тревожит то, что он сюда не идет и жену с собой не ведет. Это меня тревожит, мама, очень тревожит. Как только я ушел из церкви, мне вдруг вспомнилась старая колдунья.

– Какая колдунья? Что ты говоришь, мой мальчик? – пугливо спросила его Елена Леонтьевна.

– Ну да! Мы были раз с Леоном у ворожеи; она сказала ему, что он счастья не узнает и рано умрет. Вот это предсказание вдруг вспомнилось мне, и так заныло у меня в душе! Что, мама, если исполнится это предсказание? Здесь, в Москве, люди такие коварные, и у Леона так много врагов! Оттого я и тревожусь, что он не идет долго.

– Это все пустяки: колдунья, предсказание, – проговорила царевна Елена. – А скажи мне, зачем ты всюду ходил с Леоном? Разве посещение колдуний и тайных свадеб приличествует твоему сану? Ты забываешь, Николай, что ты царевич и, может быть, скоро станешь управлять целой страной…

– Ах, мама, – перебил ее Николай, – ведь эта странная женщина сказала и мне, что я царем никогда не буду: это она прочла на моей руке.

– Замолчи, Николай, я больше не хочу слушать твою болтовню! Что скажу я дедушке Теймуразу, когда он спросит меня, как ты проводил здесь время?

– Право, мама, лучше займись Леоном, выгороди его перед отцом. Но что это за шум в кунацкой? Мне кажется, это Леон пришел… Пойдем скорее туда!

Когда они вернулись в кунацкую, там был страшный переполох. Все повскакивали с тахт и, перебивая друг друга и жестикулируя, толпились вокруг кого-то.

Елена Леонтьевна и царевич растолкали толпу и очутились лицом к лицу с Дубновым и Ольгой Пронской. Последняя сидела неподвижная, бледная как изваяние, с устремленным вдаль, ничего не выражавшим взором. Дубнов же волновался, кричал, используя жесты и мимику, стараясь толково объяснить грузинам происшедшее. Однако грузины плохо понимали его возбужденную речь.