Эли Берте - Замок Монбрён

Отец Готье принял на себя вид еще униженнее прежнего.

– Вас обманули, сын мой,– сказал он,– уверив, что я, бедный, ничтожный служитель алтаря, имею такую власть и значение у высокого и могущественного барона де Монбрёна. Правда, я не один раз отказывал ему в отпущении грехов, когда он не хотел дать обещание исправиться, но, увы! Эта спасительная строгость только навлекала на меня его гнев. Он никогда не советуется со мной, и я не больше как один из его покорнейших слуг. Вы меня спрашиваете, куда я теперь еду? Еду подать религиозное утешение бедным окрестным вассалам, лишенным нашей помощи с самого начала этой плачевной войны.

– А я думаю, почтенный отец,– сказал с иронической улыбкой Жераль Монтагю, подойдя к капеллану,– что вы везете гарнизону Латурского замка приказ выйти на помощь барону и готовиться принять знаменитого пленника.

Капеллан был поражен этими словами не менее, чем неожиданным появлением Монтагю. Он пристально смотрел на Жераля и, казалось, не верил своим собственным глазам.

– Точно ли я вижу сира Монтагю? – бормотал он в удивлении.– Монтагю посреди этих воинов, когда все считали его погибшим нынешней ночью во рвах Монбрёнского замка?

– Я еще не погиб, почтенный отец, хотя действительно и подвергал себя большой опасности. Но скажите поскорее нам, изменил ли что-нибудь барон в намерениях своих против Дюгесклена и сам ли он будет командовать при засаде?

– Намерения… Засада…– повторил капеллан, растерявшись.– Каким образом могли вы узнать подобные тайны, если вы только из плоти и крови? Уже нынешнее утро Валерия де Латур вела себя странно, и я вижу с тех пор какие-то непонятные, неизъяснимые перемены.

– Вы изменяете себе, почтенный отец. Я уверен, что вам известно все как нельзя лучше, и мы знаем о многом, что затевалось в Монбрёне.

– Барон еще не выезжал,– сказал Доброе Копье с нетерпением,– но он может выехать каждую минуту, и тогда нужно будет следовать за ним. Что же, монах, будешь ли ты говорить?

Капеллан смотрел то на того, то на другого.

– Один пророчествует, другой угрожает,– шептал он.– Кажется, сам дьявол внушил врагам Монбрёна то, о чем им не следовало знать. Но клянусь небесами,– продолжал отец Готье с решительным видом,– я не буду помощником им против барона!

И он отчаянными усилиями старался вырваться из рук сторожей.

– Так вот как! – вскричал в ярости Доброе Копье.– Хорошо же! Мы заставим тебя говорить!

Он посмотрел вокруг и увидел Проповедника, который, стоя в нескольких шагах, смотрел задумчиво на эту сцену. Анри назвал его по имени, и Годфруа тотчас подошел, чтобы выслушать приказание начальника.

– Годфруа,– сказал ему Доброе Копье, указывая на капеллана, который старался сохранить грозную физиономию,– этот клобук знает вещи, от которых зависит успех нашего предприятия, и не хочет говорить. Не знаешь ли какого-нибудь средства развязать ему язык?

– Я знаю их тысячи,– отвечал Проповедник с обыкновенной своей флегмой.– Какого рода средства вы предпочитаете?

– Ну, на первый раз что-нибудь полегче.

– Слушаю, капитан. Все будет по вашему желанию.

Проповедник обернулся к толпе стрелков и копьеносцев, которые стояли на опушке леса.

– Маленький Бискаец! – воскликнул он равнодушным тоном.– Дай-ка мне тетиву и кинжал с железной рукояткой.

Маленький Бискаец поспешил исполнить приказание и подал своему товарищу то, чего он требовал, потом, вместо того чтобы присоединиться к толпе воинов, откуда он вышел, Бискаец остался возле Проповедника, злобно улыбаясь и как бы готовясь увидеть забавную шутку. Капитан тихо разговаривал с Жералем и не мог заметить этого нарушения дисциплины.

Между тем, несмотря на свой наружный стоицизм, отец Готье со всем вниманием следил за движениями Проповедника. Тот, скрутив тетиву вдвое и связав концы ее надежным узлом, приблизился к капеллану.

– Что ты хочешь делать, изверг и нечестивец? – спросил бедный монах, которого эти приготовления уже начинали беспокоить.

– А! Безделицу, почти ничего,– отвечал фламандец.– Не беспокойтесь. Просто я повяжу эту тетиву вокруг вашего черепа, потом вот этот кинжал, который, как вы видите, довольно надежен, пропущу под тетивой повыше уха, пройду раза два или три вокруг головы, и вся кожа черепа будет снята в одно мгновение. Острие кинжала, перевертываясь вокруг головы, может иногда натолкнуться на ухо, но это такая мелочь, о которой не стоит и говорить.

Эти ужасные пояснения, сопровождаемые не менее страшными жестами, начинали колебать решимость капеллана. Известно, что он не был лишен мужества, но он также не был нечувствителен к физической боли. Монах поворачивал во все стороны свои испуганные глаза и трепетал в руках его державших. Между тем Маленький Бискаец предался самой шумной веселости.

– Черт побери! Выдумка недурна! – вскричал он с восторгом.– Только вы один, друг Проповедник, мастер на эти тонкости… Клянусь святым Гаспаром! Вот будет забавная фигура, когда обрежут монаха по самые уши! Что ж, почтенный отец,– продолжал он насмешливым тоном,– вы честолюбивы, ну вот вам и дадут красную кардинальскую шапочку!

Эти невинные сарказмы еще более увеличили страх отца Готье. Холодные капли пота выступили у него на лбу!

– Ожидаю вашего снисхождения,– сказал хладнокровно фламандец, показывая, что он готов.

Капеллан обрел наконец голос, который от страха исчез было на минуту.

– Христиане, здесь присутствующие! – вскричал он изменившимся голосом.– Заклинаю вас не совершать такого ужасного преступления со служителем Бога. Тот, кто подымет на меня руку, будет анафемой и святотатцем, и пламень ада пожрет его!

Звонкий хохот Маленького Бискайца и пожатие плеч Проповедника были единственным на это ответом.

– Капитан Доброе Копье и вы, благородный трубадур,– начал бедный монах,– вы люди правдивые и сострадательные, вы не позволите, чтоб обращались так жестоко с бедным священником, который никогда не делал вам никакого зла. Если вы не имеете никакого уважения к моему сану, то по крайней мере вспомните, капитан, что я духовник доньи Валерии, а вы, сир Монтагю,– что я ел и пил вместе с вами в Монбрёне.

Трубадур бросил на капеллана сочувственный взгляд и шепотом начал просить за него капитана.

– Заклинаю вас святым Жоржем, не вмешивайтесь не в свои дела! – прервал его с досадой Доброе Копье.– Вы видите, что я в ужасном беспокойстве. Наше предприятие, так хорошо начавшееся, может не удаться из-за недостатка сведений, и именно в эту минуту вы просите меня о помиловании!.. Надо, чтобы этот человек сказал нам все, что знает! – продолжал он, с бешенством топая ногой.– Слышишь ли, монах? Ты должен говорить – или умереть! Если этой пыткой не добьются от тебя слов, тогда попробуют другие. Годфруа неистощим.