Петр Полежаев - Фавор и опала. Лопухинское дело

В конце сентября 1730 года Березов оживился приездом семейства Долгоруковых, состоявшего из старого князя Алексея Григорьевича, жены его, сына Ивана с женою Натальею Борисовною, трех братьев Ивана и трех сестер, в числе которых была и «разрушенная невеста» Петра II, с прислугою в пятнадцать человек и с сопровождавшею их командою.

Тяжело было положение прибывших узников, много тяжелее положения Меншиковых. Их по прибытии тотчас же заперли в острожек с полным запрещением выхода. К довершению несчастья, и финансовая сторона не могла облегчить их участи. Лишенное по конфискации всех своих вотчин и движимости, все семейство должно было жить только деньгами, отпускаемыми на содержание его от казны, по одному рублю в сутки, тогда как даже самые необходимые съестные припасы, привозимые туда, были неимоверно дороги. Вследствие таких скудных средств, опальные, привыкшие к расточительности, принуждены были довольствоваться похлебкою, которую ели деревянными ложками, и водою в оловянных кружках.

Однообразно, утомительно и бездеятельно потянулась жизнь заключенных. Бумагу, чернила и книги им запрещено было давать, и мужчины весь день оставались без дела. Только для женщин сделано было исключение: им дозволялось заниматься рукоделием. И они воспользовались позволением, постоянно занимаясь кроме домашней швейной работы рисованием и вышиванием священных изображений на материях и шитьем церковных одежд. В Воскресенском соборе и до сих пор хранятся две священнические ризы с орденскими звездами святого Андрея Первозванного на оплечьях. Одна из этих риз шита дочерьми князя Меншикова, а другая – дочерьми князя Алексея Долгорукова.

Если и в фаворе семья Долгоруковых отличалась сварливостью, то теперь, когда лишения ожесточили их друг против друга, взаимные ссоры, брань и упреки сделались ежеминутными. В особенности раздражение усилилось после смерти матери, жены Алексея Григорьевича, умершей через месяц по приезде в Березов. Более всех доставалось лучшему из них, князю Ивану, которого сестра и отец обвиняли в умышленной оплошности относительно подписи покойным императором духовной.

– Ну что, доволен? Рад? – подступал к сыну Алексей Григорьевич. – Упрятал-таки отца в каторгу… Ну да подожди… не вечно же этой Анне царствовать, будет и на нашей улице праздник…

– Из ненависти ко мне ты всегда отводил государя от меня, тебе бы только самому величаться… – упрекала, с другой стороны, «разрушенная невеста» брата, забывая, что холодность покойного государя была вызываема не другими, а ею самою.

Не помнила она, как, бывало, царственный отрок, истощенный физически, иной раз желал бы встретить в невесте не продажную любовь, а нравственную поддержку здорового чувства, в котором так нуждался, но находил только одну холодную готовность к исполнению пожеланий государя. Другой образ стоял тогда между нею и царственным женихом, стоял постоянно, незримо, заставляя отворачиваться от сердечного призыва и отдаваться бездушно правам жениха. Страшный удар, оторвавший от нее блестящую будущность, оторвал вместе с тем и другой, милый образ, оставив пустоту, в которой свободно стала бродить семейная закваска эгоизма.

Защищала Наталья Борисовна мужа, да бесполезно; изредка только удавалось ей перенести брань и ругань с мужа на себя, и тогда она была довольна. Наконец эти ссоры приняли такие размеры, что заведовавший караульною командою вынужден был описать об них высшему начальству, откуда и последовал высочайший указ: «Сказать Долгоруковым, чтобы они впредь от таких ссор и непристойных слов, конечно, воздержались и жили смирно, под опасением наижесточайшего содержания».

Прошло семь лет. В довольно просторной комнате бревенчатой избы, как видно недавно срубленной, живет несчастное семейство Долгоруковых в Березове. Изба, как и все простые русские избы, с тем же крылечком, с колонцами и с навесом, с обширными сенями, с горницею, в которой большая русская печь занимает чуть ли не треть всего пространства; в светлице брусевые чистые стены, лавки кругом, в переднем углу простой некрашеный стол перед образами в поставце, полки у печи с незатейливою посудою. Нет никаких вычурных украшений – да и не сумели бы их срубить простым топором березовские плотники. Имеются, однако же, и орнаменты, которых не встретишь нигде, – предмет постоянной любознательности высшего березовского общества и утешения самих хозяев. На стене рядом висели три топорные рамки с двумя патентами и манифестом. Оба патента – один о назначении Ивана Алексеевича гофюнкером, другой о назначении обер-камергером – за подписью покойного друга, императора Петра II, а манифест, с раскрашенным бордюром, о кончине Петра и о воцарении императрицы Анны Иоанновны. В поставце, под защитою образов, хранится драгоценная книга, писанная церковно-славянским уставом, о коронации Петра II, в похвалу его императорского величества, а в книге не менее драгоценная картина, изображающая «персоны императора Петра, сидящего на престоле, и России стоящей перед престолом на коленях, в образе девы в русском одеянии». Оставались еще припрятанными и утаенными от фискального погрома и многие другие ценные вещи, но не дорожили ими хозяева, без сожаления назначая их на подарки разным березовским власть имеющим лицам. С патентами же и с книгою хозяева не разлучались при жизни своей. Они были единственным утешением в нескончаемо долго тянувшиеся годы.

Семья Долгоруковых все в том же составе: Иван Алексеевич с женою Натальею Борисовною, братья Николай, Алексей и Александр, сестры Екатерина, «разрушенная невеста», Елена и Анна, недостает умершего года три назад от горячки самого старика Алексея Григорьевича, да прибыл сынок князя Ивана, семилетний мальчик Михаил.

Непродолжительно лето в Березове, но именно вследствие этого оно и имеет особенную прелесть. При этой быстро развивающейся жизни нет возможности усидеть в четырех стенах; так и тянет в поле дышать свежим воздухом, успокоить глаз на яркой зелени и разнообразии оттенков далеко раскинувшегося пространства.

Из мужчин Долгоруковых никого нет дома. Иван Алексеевич пошел к кому-то в гости – после смерти отца он опять пустился в прежнюю разгульную жизнь, поливаемую крепким зельем; братья – кто в ближний лес за дичью, кто в реке ловить рыбу для семейного обеда. В горнице оставалась Наталья Борисовна у оконца с вечною работою, сшить то, починить другое, заштопать третье в белье большого семейства, да младшая из сестер, Анна, подле топившейся печки.

– Наташа… Наташа! Где братец Иван?

– Не знаю… Верно, пошел к Петрову или к отцу Федору 1.

– Нет, Наташа, не у них бывает Иван. От них он не возвращался бы таким сердитым, не придирался бы к тебе за каждую малость.