Петр Полежаев - Фавор и опала. Лопухинское дело

Сговорившись в подробностях, они стали караулить Тишина и в тот же день вечером уловили его на каком-то задворке одной из березовских красавиц, щедро наградили плюхами, помолотили, как зрелый сноп, и отпустили едва живого. Избитый подьячий прохворал несколько дней, а потом, оправившись, быстро собрался домой в Тобольск. Он хорошо понимал, за что его чуть не убили, и твердо решил отомстить сиятельному семейству.

Прибыв в Тобольск, Тишин сказал за собою государево «слово и дело» и затем подал сибирскому губернатору язвительный донос, в котором подробно и с различными украшениями описал «зловредительные поступки сосланных Долгоруковых и укрывательство, чинимое им от майора Петрова и березовского воеводы Бобровского». Губернатор отослал донос в Петербург, откуда немедленно сделано было распоряжение о посылке для исследования в Березов Ушакова, капитана сибирского гарнизона, родственника начальника Тайной канцелярии.

Прошла зима. Тишин не являлся, и об нем уже забыли березовские обыватели, забыла и семья Долгоруковых. Радовалась Катерина Алексеевна, избавясь от животного нахальства пьяного ловеласа, радовался и гарнизонный поручик, которого сердечные дела шли все по-прежнему в сентиментальном размене взглядов и вздохов. Княжна видимо отличала его, позволяла целовать свои руки, позволяла пожатия их, но этими дерзновениями все и ограничивалось; да, впрочем, о дальнейшем Дмитрий Иванович никогда не мечтал. Вспоминала лишь иногда о Фролке-подьячем Наталья Борисовна, и то про себя, как будто ожидая чего-то, как будто томясь от предвидения будущего горя.

Но вот с начала весны 1738 года опальная семья Долгоруковых встрепенулась. В Березов вместе с вестниками оживления природы приехал капитан Ушаков.

– Государыня по милосердию своему вспомнила о несчастных, – говорил он по приезде в Березов начальным и подначальным людям, – и послала меня разузнать, какое житье-бытье Долгоруковых, не нуждаются ли они в чем-нибудь, не терпят ли стеснений от приставов.

Не довольствуясь одними расспросами, Ушаков стал во все входить сам, познакомился с опальными и старался снискать их расположение.

Обрадованные неожиданною милостью, все начальные и подначальные люди наперерыв спешили успокоить сердобольного капитана, убедить его, что житье опальных вовсе не так тяжело, что им не делается никаких стеснений и что они пользуются по возможности свободою. Радовались Долгоруковы, но теперь только одна Наталья Борисовна не разделяла общих радостных надежд, вспоминала о Тишине, находила какую-то связь между ним и Ушаковым и горячо просила Бога о спасении.

Поблагодушествовав желанным гостем, капитан уехал, обнадежив в добром будущем. И действительно, недолго спустя после его отъезда получен был приказ, но только приказ недобрый. Вследствие этого нового распоряжения князя Ивана отделили от семьи и посадили в сырую, тесную землянку, около которой стоял часовой, не допускавший к нему никого. Содержание узника определилось самое суровое. Пищу приносили только раз в сутки, и то небольшой кусок черного хлеба да кружку испорченной воды. Сбылись предчувствия Натальи Борисовны: Тишин и Ушаков не даром ели их хлеб-соль…

Вместе с несчастьем вырастало героическое самоотвержение жены князя Ивана. По целым часам валялась она – дочь фельдмаршала Шереметева – у ног часовых, обливая их слезами, и наконец достигла-таки того, что ей позволяли по ночам подходить к землянке, приносить заключенному ужин и утешать несчастного. Это были их последние свидания.

Прошло несколько месяцев; в конце лета выехала из Березова вся семья Долгоруковых и все, кто принимал в них участие. И ныне еще старики рассказывают, со слов своих отцов, как в одну из темных дождливых ночей явился у Березова таинственный баркас с неизвестными людьми, которые захватили князя Ивана, его братьев Николая и Александра, Бобровского, майора Петрова, Овцына, трех священников, диакона, прислугу Долгоруковых и в ту же ночь отправили в Тобольск, как впоследствии оказалось.

Между тем в Тобольске была образована для исследования действий князя Ивана особая комиссия под председательством того же капитана Ушакова, из особо назначенных членов, в числе которых находился поручик Василий Суворов, отец знаменитого рымникского героя. По распоряжению этой комиссии привезенных из Березова рассадили по тюрьмам. Самое тяжкое содержание выпадало на долю опять-таки князя Ивана. Его заковали в ручные и ножные кандалы и приковали к столбу так, что он не мог сделать почти никакого движения. Начались допросы.

Все обвинения заключались в доносе Тишина и в донесениях Ушакова, то есть относились к вредительным и злым выражениям, поносящим честь государыни императрицы и цесаревны Елизаветы Петровны, к высказываемому под пьяную руку князем Иваном намерению во время заговора заключить цесаревну в монастырь. Затем выступили вопросы о подложном составлении духовной от имени Петра II, о житье в Березове, о подарках Петрову и о сохранившихся патентах. На первом допросе князь Иван отвечал обдумчиво и осторожно, но не так осторожен был его младший брат Александр, насказавший на него под угрозою дыбы, а еще более под влиянием обильно подносимой ему следователями водки много были и небылицы 1. На дальнейших допросах с пыткою изнуренная скудным питанием и бесчеловечным содержанием натура князя Ивана совершенно сломилась. Он подтвердил, данное и при первом допросе, чистосердечное признание в участии по составлению духовной и потом наговорил на себя все, чего только желали инквизиторы.

Добытые показания комиссия представила в Петербург, откуда последовало распоряжение перевезти Николая и Александра Долгоруковых в Вологду, а князя Ивана в Шлиссельбург, куда тоже перевезли и прочих Долгоруковых, князей Василия Лукича, Ивана Григорьевича и Сергея Григорьевича. Участь березовских обывателей, обвиняемых в послаблениях и в участии к Долгоруковым, решилась скоро. Майору Петрову в июне 1739 года отсекли голову; священников били кнутьями и разослали по сибирским городам; из них более пострадал священник Рождественской церкви Федор Кузнецов, духовник князя Ивана, – его били кнутом нещаднее и, кроме того, вырезали ноздри; офицеров гарнизонных разжаловали в рядовые по разным сибирским полкам, а боярского сына Кашперова и атамана Лихачева били батогами и сослали на службу в Оренбург. Оставалась нерешенною дольше других участь самого князя Ивана… Об нем хлопотали и заботились высокопоставленные лица того времени: два Андрея Ивановича и новый кабинет-министр Артемий Петрович Волынский.

Начало ноября 1739 года. Вода и берег одинакового сплошного сероватого цвета; туманно так, что не отличишь, утро ли, полдень ли, или вечер. На всем давящая пустынность; ни звука, ни шороха, кроме однообразного шуршания прибоя и всплеска волны, взбегающей на однотонные, сероватые прибрежные камни и падающей обратно пенистою полосою. Жизнь умерла, хотя и нет еще снежного покрова. Холодно и сыро; влажность проникает всюду: в воздух, в слои буроватой листвы, покрывавшей землю, в слоистый берег, в серые стены Шлиссельбургской крепости, такой же томящей, как вся окружность.