Петр Полежаев - Фавор и опала. Лопухинское дело

Таких-то откровенных речей и добивался Фролка. Ими он заручался, обеспечивал свое влияние и ставил опальное семейство в зависимое от себя положение. Чем более проговаривался князь, тем дерзче становился Фролка, тем яснее становились его наглые требования от «разрушенной невесты».

И теперь, в это утро, увидев уходившего из дома князя Ивана, Фролка, с утра полупьяный, поспешил отправиться к острожку, где на широкой скамейке у ворот увидел сладкий предмет своих пожеланий.

Катерине Алексеевне только что минуло двадцать два года, но раннее свободное обращение как с невестою развило ее уже женщиною. Она не отличалась ни бросающеюся красотою, ни симпатичностью, но развившийся стройный стан, видный даже и в грубой местной одежде, довольно правильные черты лица, снежный цвет кожи, сохранившейся и в суровом березовском климате, грациозность манер отличали ее от самых красивых березовских девушек.

– О чем, милочка, кралечка ты моя, задумалась? – говорил с полупьяною развязностью Фролка, подходя к княжне и стараясь осиплому голосу придать сладенькую нежность.

Катерина Алексеевна не заметила его прихода и не слыхала нежного приветствия. В своей любимой позе, прислонясь боком к стене и опрокинув голову, она бесцельно смотрела вперед, не замечая около себя никого и ничего. Она вся уходила в себя, как будто прислушивалась к иным голосам, звучавшим когда-то так нежно и льстиво в ее ребяческом ухе, как будто вглядываясь в иные картины, которыми праздное воображение рисовало ей давно минувшее величие. «Тогда я была глупа… не умела, не воспользовалась… О, если бы теперь, хотя день, один только день», – думала она.

Княжна не заметила, как Фрол Филиппович грузно опустился подле нее на скамейку.

– Красотка ты моя золотая, все-то ты одна тоскуешь, голубушка… – ласкал он, обнимая правою рукою стройный стан девушки.

– Отстань, Фролка! – резко оборвала очнувшаяся Катерина Алексеевна, освобождая свою руку и отклоняясь станом от грязных объятий.

– Нет, золото, не отстану… Поцелуй меня… обними покрепче… помилуй дружка полюбовно, – бормотал Фролка, обнимая все крепче девушку и наклонясь к ней своим тучным телом.

– Мерзец! – отчаянно крикнула княжна и с силою, которая является даже и у слабых людей в минуты отчаянной решимости, оттолкнула подьячего, рванулась и, не заметив, как разорвалось ее платье, за которое цеплялись руки Тишина, побежала в комнаты.

– О, о! Сударынька! Вот как! Небось благородная кровь туда же заговорила! Мерзец! Постой… мерзец даст вам себя знать. Придешь к нему сама и попросишь, да будет поздно… Надругаюсь вволю тогда… – шипел Фрол Тишин, вставая со скамейки и отправляясь домой. Дорогою он обдумывал планы овладеть девушкою против ее воли.

Девушка, вбежав в комнату, где были Наталья Борисовна с Анной, не говоря ни слова, порывисто села к столу и, облокотившись на него, обеими руками закрыла лицо. Она не плакала – не в натуре ее было разливаться слезами, но вся дрожала, грудь ее судорожно поднималась и опускалась. В ней отзывалась не оскорбленная скромность девушки, а гордость государыни-невесты. «До чего дошла, до чего дошла! Осмелиться – и кому же, подьячему!» – шептала она.

Наталья Борисовна с участием следила за молодою девушкою, догадываясь о том, что случилось, но не расспрашивая. Вообще странные отношения установились у Катерины Алексеевны к братьям, сестрам и невестке. Гордая, постоянно сосредоточенная в себе, княжна-государыня казалась какою-то чужою в семействе, стояла всегда особняком, почти не принимая никакого участия ни в ком и ни в чем. Младшие сестры, на три и на пять лет моложе старшей, всегда смотрели на нее с какою-то опаскою и никогда не решались сами заговорить с государынею-невестою, вымещая зато свою никем не стесняемую живость на доброй, ласковой Наталье Борисовне.

Часа через два воротился домой и князь Иван Алексеевич, к крайнему удивлению жены совершенно трезвым, в обществе офицера местного гарнизона поручика Овцына. По наружности Овцын казался молодым человеком лет около тридцати, не красавец, но и не урод, с лицом типично русским, расплывающимся в море безбрежного добродушия. Поручик Овцын бывал точно так же частым гостем Долгоруковых. Обоих, как Тишина, так и Овцына, тянуло туда одно и то же чувство, но в проявлениях совершенно противоположных. Насколько груба была животная страсть Фролки, настолько, наоборот, было идеально платоническое обожание поручика. Странные бывают явления природы! Овцын, сын отпущенника, а впоследствии кабацкого целовальника, выросший в среде развратных и порочных примеров, не замарался липнувшею к нему со всех сторон грязью, напротив, вдался в совершенно противоположное – в какое-то возвышенное миросозерцание.

Княжна Катерина Алексеевна казалась Овцыну ангелом, которому должны были бы все поклоняться, в котором не было, по его глубокому убеждению, ни одной человеческой слабости. Конечно, такое беззаветное обожание и безграничная преданность не могли же не нравиться молодой девушке, и она полюбила его, насколько могло полюбить ее преждевременно охолодевшее и тщеславное сердце.

Князь Иван при входе не заметил никакой перемены в сестре, на которую, впрочем, он никогда не обращал внимания, но поручик инстинктивно, с чуткостью утонченных нервов, угадал, что с его идолом случилось что-то необычное, требовавшее его участия. Поняв значительный взгляд, который княжна бросила ему, выходя из горницы, он, обменявшись несколькими словами, поспешил проститься и уйти. На задворке, подле той же скамейки, ждала его девушка.

– Дмитрий Иваныч, ты любишь меня? – прямо спросила его девушка, кладя на его плечо свою нежную руку, казавшуюся еще нежнее от грубого холщового рукава. – Ты не потерпишь моей обиды?

Овцын не отвечал, да и что мог бы он сказать, когда весь он сам готов был за нее в огонь и в воду.

– Меня, мой дорогой, обидел Фролка… хотел меня сделать своею любовницею… Защити меня. Брату не говори, он иль взбесится, иль на меня же накинется.

– Изломаю его, Катерина Алексеевна, потрохов не оставлю-с, – наивно высказал Овцын, не подозревая возможности рисоваться.

– Нет, Дмитрий, я не хочу этого. Ты только постращай его… Сохрани бог, совершится убийство… Тогда и нам не сносить голов своих. Хорошо, Дмитрий, согласен? Только поучи.

– Хорошо-с. Как велите, так и будет.

Княжна с кокетством, врожденным каждой женщине и не покидающим ее во всяком положении, протянула свою руку к губам молодого человека и быстро взбежала на крыльцо.

Овцын воротился домой и стал обдумывать средства наказать Тишина и отвадить его от любезничанья с княжною. Сознавая свое физическое бессилие, он посвятил в свою тайну двух своих друзей, казачьего атамана Лихачева и боярского сына Кашперова, вечного охотника подраться и побуянить. На общем совещании было решено, не откладывая времени, поколотить Фролку на порядках в науку.