Эдуард Гранстрем - Два героя

— Из всего этого я заключаю,  — закончил патер свой рассказ,  — что заговорщики хотят заставить Рамузио выдать себя за настоящего Авилу и таким образом овладеть кораблем для отплытия в Испанию.

— Благодарю вас, дорогой отец,  — сказал Кортес.  — Ваши вести для меня очень ценны. Они вполне подтверждают мои собственные наблюдения. Надеюсь, что мне удастся с Божьей помощью предотвратить опасность, более грозную для нашего христианского войска, чем все полчища ацтеков. Вернитесь теперь на верфь. Разыщите там солдата Лоренцано, он известит заговорщиков о дне и часе прибытия Авилы и его свиты. Делайте и вы, отец Ольмедо, все, что вам скажет Лоренцано. Это мой доверенный: он нервый обратил мое внимание на заговор в то время, когда он был только в зародыше у тех негодяев. До сих пор я думал, что Лоренцано ошибается или заговорщики сбивают его с толку. Теперь мне все ясно. Надеюсь, что мне удастся укрепить дух войска и обнаружить перед ним негодяев, замышлявших совратить его с пути чести.

— Я вас не понимаю! — сказал патер, покачав головой.

— В таком случае вы, дорогой отец, мало заботились о тех лицах, которых я поручил вашему особенному вниманию. Неужели вы думаете, что благородного Авилу только для того хотят заменить Лже-Авилой, чтобы Виллафана и его сообщники могли вернуться в Испанию? Нет, из-за этого Виллафана не стал бы рисковать головой. Лже-Авиле назначена более важная роль. Он должен заменить моего посла перед королем и затем овладеть большим наследством в Аранде. Ведь Виллафана прибыл в Новый Свет из-за этого наследства и был очень разочарован, когда встретил в Алонсо Авиле гордого, недоступного наследника, которого и хочет теперь заменить более сговорчивым Лже-Авилой. Но в этом мнимом севильском воре кроются хорошие, благородные задатки. Я не знаю, согласится ли он уже на это предложение Виллафаны, но последний знает, как за него приняться! Лопес и Сандоваль не доверяют Рамузио, а Лоренцано до сих пор считает его отъявленным негодяем. Но ведь это подозрение и недоверие к нему возбудил все тот же Виллафана, этот верный курьер Лопеса и единственный друг Рамузио. По его же совету другой, не менее тонкий мошенник Торрибио разгласил старую историю, а Виллафана побежал за своим другом в лес, чтобы сообщить ему эту новость. Таким образом, он постепенно довел его до отчаяния, чтобы затем наверняка воспользоваться им, как слепым орудием. Но в этом Рамузио мне не нравится его нерешительность; это слабый человек… Впрочем, ведь он прельстился только отцовской кассой.

— О, позвольте,  — перебил его патер Ольмедо,  — это я лучше знаю, он не совершил этой кражи. Настолько-то я знаю сердце людей! Рамузио не вор!

— Вы говорите с такой уверенностью, что я вынужден взять обвинение назад, но все-таки у него не найдется настолько силы воли, чтобы не поддаться искушению. Теперь,  — продолжал Кортес после минутного молчания,  — когда я собираюсь вывести из тьмы язычества миллионы душ и обратить их на путь истины, мне не следовало бы заботиться о каком-то наследстве в Аранде, а просто вешать подозрительных и идти вперед своей дорогой. Но я хочу показать войску, каковы эти противники Кортеса в рядах его. Я знаю, патер Ольмедо, что меня также обвиняют в измене Веласкесу. Но вы, святой отец, хорошо знаете, почему я отказался повиноваться этому малодушному, корыстному и ограниченному человеку! Я поставил себе высокую цель — обогатить Испанию целым царством, привести в лоно Христовой церкви миллионы душ и воздвигнуть в этих городах и долинах, оглашаемых теперь стонами человеческих жертв, алтари истинного Бога и любви к ближнему. Все это я скажу моему войску, а затем предоставлю ему выбирать между Фернандесом Кортесом и Виллафаной.

— Это не понадобится,  — успокоил его патер Ольмедо,  — только небольшая горсть негодяев, подонки войска, отделятся от восторженной толпы Христовых воинов и священного легиона, предводимого Кортесом.

— Довольно, патер Ольмедо,  — сказал полководец, успокоившись.  — Следовательно, вы завтра вернетесь на верфи. Мы увидимся с вами раньше, чем вы думаете.

Патер Ольмедо простился.

Но едва он вышел из комнаты, как отворилась другая дверь и вошла донна Марина, подруга завоевателя.

— Я все слышала, Кортес,  — сказала она,  — и у меня есть к тебе просьба. Я хочу посмотреть на постройку судов и отправиться туда завтра с патером Ольмедо.

Кортес взглянул на нее с изумлением.

— Ты мне не доверяешь? — спросила она улыбаясь.  — Мне кажется, я помогала тебе даже в более тяжелых случаях.

— Да,  — возразил Кортес,  — там мы имели дело с индейцами, здесь же дело касается испанцев.

— Для меня испанцы такие же смертные люди,  — ответила Марина.  — Я знаю их лучше, чем ты думаешь, и завтра к вечеру вернусь!

Кортес согласился.

В тот же вечер, когда патер Ольмедо уехал к Кортесу, Виллафана во второй раз навестил Рамузио.

— Ты, кажется, совсем поправился? — обратился Виллафана к товарищу.

— Как видишь. Тело выздоровело, но душа продолжает страдать.

— Рамузио, последуй совету друга! — сказал Виллафана мягким голосом.

— Перестань, Виллафана, не служи обедни глухому!

— Почему? Разве ты хочешь покончить счеты с жизнью?

— Нет, это было бы малодушием, Виллафана. Но, скажу тебе откровенно, я буду искать смерти, и мне нетрудно будет найти ее под стенами Теночтитлана!

— По-моему, это тоже малодушие! — возразил Виллафана.  — Все равно, сам ли ты лишишь себя жизни или дашь убить себя. Кроме шуток, я хочу сделать тебе другое предложение.

— Какое же? — с иронией спросил Рамузио.

— Не смейся! Дело очень серьезное. Скажи, обязан ли ты мне благодарностью?

— К чему этот вопрос? Ты так часто спасал мне жизнь, что она по праву принадлежит тебе! Требуй, и я охотно отдам ее за тебя.

— Нет, Рамузио, ты ошибаешься во мне. Я друг твой и знаю, как вылечить тебя. Для тебя начнется новая жизнь, когда обнаружится перед светом виновник твоего несчастья. Я помогу тебе в этом!

— Ты? — изумился Рамузио.  — О, Виллафана, я давно потерял надежду и не мечтаю о Севилье.

— Повторяю тебе и клянусь всеми святыми, что я могу обличить негодяя, которого подкупил твой брат.

Рамузио вскочил.

— Как, ты знаешь и молчишь! — вскричал он.  — Назови его сейчас! О, Боже милосердный!

— Успокойся, пожалуйста,  — произнес медленно Виллафана,  — не затевай опять таких сцен, как тогда, помнишь, в лесу. Если бы ты тогда был благоразумнее, то не имел бы причин волноваться теперь.

— Хорошо, я спокоен, но назови мне его, я хочу знать имя! Говори имя!

— Ты опять беснуешься!

— А ты терзаешь меня!

— Но дай же мне высказаться!