Георгий Свиридов - Время возмездия

— Держись, ребята!

Танк, словно оттолкнувшись от крутого берега, взлетел. Галия мгновенно, заученным движением, задрала нос танка вверх, потом, бросив рычаги, сама наклонилась вперед, сжимаясь в комок, и, закрыв лицо ладонями меховых варежек, зажмурилась, притаилась в ожидании.

Сильный удар швырнул Мингашеву вперед. Она больно ударилась головой. И все-таки успела схватиться за рычаги. «Тридцатьчетверка» заскользила по льду, который плавно пружинил. Легко, невесомо, как во сне, пролетела Галия несколько десятков метров. Даже подумать успела: «Ой, получилось».

— Ну, Мингашева, ты молодчина! — облегченно выдохнул, радуясь, командир. — Высший пилотаж!

Зеленая ветка отлетела, открыв смотровую щель. Кульга через прицел увидел приближающиеся пики камыша, заросли берегового кустарника. Реку одолели! Но не успел он обрадоваться, как почувствовал: «тридцатьчетверка» мягко пошла вниз, проваливаясь сквозь лед. Внутрь сквозь щели хлынула обжигающая вода.

— Ой, мамочка! Тонем! — по-бабьи взвизгнула от страха Мингашева.

— Сбавь обороты! Убери газ! — выкрикнул Кульга, напряженно вслушиваясь в захлебывающийся рокот мотора, единственного их спасителя.

Танк по инерции промчался по дну реки несколько метров, выскочил на мелкое место, почти у берега, пробив башней и всей своей массой над собою лед. Кроша и ломая его, «тридцатьчетверка», словно ледокол, продвигалась к берегу. Сзади лопались огромные пузыри, клокотали выхлопные газы. По бокам танка плыли большие и малые куски льда, снежное крошево, и, переливаясь радугой, отсвечивала пленка машинного масла.

— Двигаемся! — сдавленным, глухим голосом воскликнул Юстас Бимбурас, радуясь спасению. — Двигаемся!

— Спокойнее, Галя, спокойнее, — наставлял Кульга, напряженно всматриваясь.

Глубина заметно уменьшилась. Вода схлынула с танка, оставив свои следы. Мингашева чуть-чуть увеличила обороты, выбираясь на отлогий берег. Подминая кусты ивняка, танк выехал на заснеженную луговину. Весь экипаж облегченно вздохнул: пронесло!

— Теперь жми на полную железку!

Но их уже заметили гитлеровцы. Справа, вблизи, с характерным, режущим слух, звуком разорвалась бризантная граната, взметнув вверх комья снега и земли. Врезался в лед подкалиберный снаряд-болванка, вздыбив фонтан воды и ледяных осколков. Они глухо застучали по броне, словно сверху кто-то сыпанул лопатой крупную щебенку.

— Вперед! Давай вперед! — командовал срывающимся голосом Кульга, понимая, что теперь все зависит от быстроты маневра машины.

Преодолев луг, «тридцатьчетверка» с ходу перемахнула через ручей и, словно подталкиваемая какой-то невидимой силой, стала проворно взбираться по склону крутой насыпи вверх, оставляя за собой широкий след от стальных гусениц. Взлетев на железнодорожное полотно, мгновенно развернулась на одной точке, на пятачке, и устремилась к мосту, к вражескому бронепоезду. Кульга быстро навел орудие, поймав в прицел орудийную башню.

— Огонь!.. Огонь!..

В нос ударил запах перегара бездымного пороха, сизый едкий туман быстро заполнил танк. Гильзоулавливатель скоро был полон, и Щетилин быстро снял его, заменив пустым. Пот струйками стекал по лицу, глаза слезились. Зарядив очередной снаряд, защелкнув замок, Илья молниеносно поворачивался к перископу, чтобы посмотреть, куда попадал снаряд.

— У-у, гады-ироды! Получайте!..

На бронепоезде не успели даже повернуть стволы пушек в сторону «тридцатьчетверки», неизвестно откуда появившейся вдруг перед ними. Бронепоезд содрогался от взрывов. Его в упор расстреливали огнем из танковой пушки. Языки оранжевого пламени заплясали над бронеплощадками, клубы темного дыма окутали железнодорожное полотно. Стрельба разрасталась, густела, накатывалась. Со станции, с бронепоезда, летели снаряды, шпарили из крупнокалиберных пулеметов трассирующими, посыпали минами. А «тридцатьчетверка», меняя позицию, насколько это возможно на железнодорожном полотне, то вперед двигаясь, то отползая назад, била и била по бронепоезду. Кульга, хватая открытым ртом удушливый воздух, хрипло отдавал команды и, прильнув к прицелу, вел неравную дуэль. Клал снаряд за снарядом точно в цель. То была ювелирная стрельба, точности которой мог бы позавидовать любой снайпер, не только артиллерийский.

— Галя, отходим! Жми к лесу!

Не прекращая огня, «тридцатьчетверка» начала отползать, спускаясь по противоположному склону насыпи. Пули звонко щелкали по броне. Вдруг тяжелый удар потряс машину, словно пытаясь грубо подтолкнуть ее. Все внутри зазвенело, посыпалась краска. Крупный подкалиберный снаряд-болванка угодил в танк, но, на счастье, под большим углом. Скользнул по броне, оглушил экипаж, оставив метку, заблестевшую обнаженной сталью.

— Разворачивай и к лесу!..

Галия задыхалась от порохового перегара, волосы под шлемом слипались, капли пота струились по лицу, а ногам было холодно. В сапогах хлюпала вода, ватные брюки хоть выжимай. Но некогда было думать о себе. Она заученно двигала рычагами, нажимала на педали и уводила «тридцатьчетверку» из зоны губительного огня.

Марина Рубцова возвращалась к себе в квартиру удрученной. Она продрогла: шел мокрый снег и со стороны моря дул холодный ветер. Она почти полдня колесила по городу, чтобы отвязаться от «хвоста», уйти от слежки, если таковая возникнет. И лишь после этих предварительных мероприятий Марина посетила места, где находились тайники. Но оба тайника — и основной и запасной — были пусты. Как и неделю, как и месяц назад. Пальцы нащупывали лишь старую паутину…

Настроение, и без того неважное, сразу ухудшилось. Рухнула надежда, которой она жила последние дни. Почему-то казалось, что наконец-то о ней вспомнили, что в тайнике будет не только обычная почта для передачи в Центр, но весточка для нее лично. А если и не весточка, то краткая записка с условным знаком на встречу. Так было часто. Марина приходила к условленному месту, где ее встречал Миклашевский и передавал деньги на жизнь. А деньги ей сейчас крайне нужны. Одежда пообносилась, обувь стерлась. И за квартиру надо платить. Последнее время она проходит мимо магазинов, не останавливаясь у витрин, как многие бельгийки, не рассматривает ни платья, ни модную обувь, ни сказочно воздушное нижнее белье, ни манящие взор драгоценности. Если же и бросает взгляд, то главным образом на витрины продовольственных магазинов, где выставлены окорока, колбасы, копченые сосиски. А в овощных чего только нет в эти январские зимние дни: от ананасов, апельсинов, бананов до свежей, словно только снятой с грядки, крупной клубники… Она привыкла к этой сказке, к этому чуду. Всего много, но все дорого. Рядовым бельгийцам не по карману.