Михаил Шевердин - Тени пустыни

— Размышления украшают мудрого. Торопливость от дьявола… Располагайтесь на кошме… Во имя бога, господин, желаю вам крепкого сна, и да посетят вас приятнейшие сновидения!

Пятясь и кланяясь, перс удалился, не забыв прихватить с собой драгоценную плетку.

Смысл слов не доходил до сознания. Судя по голосам, разговаривали двое мужчин… Говорили тихо о ребенке.

О каком?

Чей — то ребенок кому — то мешал.

Один голос бубнил. Голос знакомый. А! Конечно, это говорит господин Али Алескер. Это его же излюбленное «Ах, тьфу — тьфу!» Но почему тогда он, обычно такой добродушный, жизнерадостный, говорит так зло. И все же точно, голос принадлежит господину Али, хорасанскому помещику и коммерсанту.

Второй голос… О, как она ненавидела Анко Хамбера. Очень вдруг захотелось Насте — ханум пойти и плюнуть ему прямо в глаза.

Но слов нельзя было разобрать. Собеседники говорили враз, не слушая, перебивая друг друга. Настя — ханум никак не могла понять, о чем идет спор. Али Алескер и Анко Хамбер спорили.

И вдруг опять упомянули про ребенка.

О! Настя — ханум рванулась к дверям. Тяжелые их створки были приоткрыты.

Анко Хамбер доказывал:

— Ребенок сыграл свою роль… Довольно. Пора его убрать. Довольно азиатских наивностей.

— Да буду я вашей жертвой — ах, тьфу, тьфу!.. Ребенок — залог.

— Чепуха!

— К тому же женщина красива! Он — жуир, сибарит. Застрянет здесь, в Мешхеде, не на один день. Все средства удобны, дорогой, а особенно красивая женщина. «Уголок твоей брови — жилище моей души. Даже у шаха нет уголка приятнее».

— Неумело и… постыдно!

В беспорядочный разговор вмешался третий собеседник. Настя — ханум сразу же узнала сипловатый гортанный голос араба Джаббара ибн — Салмана.

Он заговорил, и оба спорщика замолчали.

— Да! Некрасиво поступать так с женщиной… Пакостно… На Востоке не приняты слишком свободные разговоры о женщинах.

— Тьфу — тьфу! Это не мешает нам ценить и… любить женщин, — пискнул Али Алескер.

— Неумно и некрасиво, — повторил убедительно Ибн — Салман.

Он сделал маленькую паузу и продолжал:

— Вы подумали? Ваша жертва — женщина. Постыдно! Гнусность. Уважение к женщине — матери у восточных народов превыше всего. Прекратите!

Снова запищал Али Алескер:

— Ничего не вижу такого. Ребенок — его слабый пунктик. Все приготовлено.

— Укусы свойственны… хорькам. Даму избавьте от ваших… от вашего…

Али Алескер возражал:

— Ребенок — уточка… Знаете, как в Читрале соколов ловят? Сидит на крыше дома беспомощная уточка. Сокол — этакой серой смертью с небес вниз! Цап! А за веревочку сквозь дырку охотник уточку тянет. Сокол думает, что добыча вырывается, и как вцепится и — ах, тьфу — тьфу! — прощается со свободой. На ребенка он пойдет с закрытыми глазами… Слабый пунктик его… ребенок.

Боже! Они говорят о ее ребенке. Настя — ханум не могла думать ни о чем другом, как о своем сыне… Ей казалось, что все говорят и думают об ее Андрейке. Но почему они говорят: «Сыграл роль», «Довольно путаться». Как смеют они даже говорить такое!

Как ужасно стоять вот так у дверей и ловить обрывки непонятных, жутких фраз. Сердце может разорваться… Настя — ханум едва сдержала себя. Рука ее сжимала ручку двери.

Рано… рано…

Все — таки еще мгновение, и Настя — ханум рванула бы на себя дверь.

Но не рванула.

Настя — ханум, затаив дыхание, слушала. Она почти задыхалась и слушала.

Анко Хамбер вспылил:

— Чепуха… Не устраивайте спектаклей. Мы перехватим сокола по дороге. Ребенок не нужен. Дальше он только помешает.

— Тьфу — тьфу! — заплевался Али Алескер. — И ребенка, и эту… как вы ее назвали, дуру пора убрать.

— Все методы хороши, — повторил Анко Хамбер, — не понимаю ваших потуг на благородство, я…

Его перебил писк Али Алескера:

— Прекрасно! В Курейшит Сарае и устроим встречу господину дервишу… Э! Что такое?

…На пороге стояла Настя — ханум. Несмотря на растрепанные волосы, блуждающий взгляд, вспухшее от слез лицо, она была все так же прекрасна, так же обаятельна.

Анко Хамбер и Али Алескер вскочили. Стоявший посреди комнаты Джаббар ибн — Салман поклонился, подошел к ней и в высшей степени вежливо и церемонно проводил ее к креслу. Все выжидательно и напряженно смотрели на молодую женщину.

Настя — ханум дрожала от гнева. Ей хотелось накричать на Анко Хамбера, и она мысленно подбирала самые унизительные выражения.

Но она сдержалась и только сказала:

— Мистер Хамбер, куда вы девали моего ребенка? Сейчас же отведите меня к нему!

В один голос Анко Хамбер и Али Алескер воскликнули:

— К какому ребенку?

Настя — ханум уже не могла сдерживаться больше.

— Лживые, подлые вы люди… Отведите меня к моему сыну. Вы звери… Сын болен… Вы… вы… говорили, что он в Ашхабаде, а сын, оказывается, здесь… Вы… вы…

И она заплакала. Она не могла удержаться, чтобы не заплакать.

— Сын?! — взвизгнул Анко Хамбер. — Как я могу отвести вас к вашему сыну?! Ваш сын в Ашхабаде.

— Но… но вы говорили о ребенке.

Анко Хамбер и Али Алескер переглянулись. Джаббар ибн — Салман спокойно и убедительно заговорил:

— Волноваться, мадам, нет оснований. Разговор совсем не о вашем сыне… и не о вашем муже… Прошу об одном: разрешите мне помочь вам…

Настя — ханум вытерла слезы и сказала:

— Я не поняла. Я подумала, что они говорят об Андрейке. Мистер Анко обещал помочь переправить в Ашхабад… И… не выпускает меня отсюда.

Джаббар ибн — Салман снова склонился в поклоне. Лицо его, сухое, темное, преобразилось. Глаза горели живым интересом.

— Я сделаю все, о чем вы попросите. Разрешите пойти распорядиться.

Он повернулся к Анко Хамберу:

— Сэр, я требую… Я возмущен.

— Это чепуха… Мадам свободна… Я боялся только, что улица… толпа…

Настя — ханум плакала. Все смущенно смотрели на нее. Когда она подняла голову, в комнате никого не было.

Настя вскочила и кинулась к двери, куда все ушли.

Дверь оказалась плотно закрытой. Настя колотила в нее кулаками. Дверь молчала.

«Ах, так…»

Настя — ханум прошла в холл. Швейцар почтительно накинул ей на плечи черный чадур и распахнул буковые двери…

«Курейшит Сарай!..»

Настя — ханум шла по улице, а странное название не выходило из головы. «Курейшит Сарай». Караван — сарай Курейшита.

И вдруг осенило ее. Да, такое название упомянул Анко Хамбер.

В чем дело? Да ведь там живет женщина Гульсун с… девочкой, с ребенком. Вот о каком ребенке они говорили. Никакого отношения Гульсун и дервиш к ее Андрейке не имеют. Ее Андрейка в Ашхабаде больной, тяжело больной… А они ее не выпускали из Мешхеда. Тянули. Отговаривали. Говорили, нет автомобиля. На что ей автомобиль? Она уедет и так… Проклятые интриганы. Что они затевают? Гульсун… Девочка! Ах вот в чем дело!