Энтони Хоуп - Пленник Зенды. Месть Руперта [сборник]

И дело было не только в том, что Флавия никогда не любила короля, а всем сердцем любила другого мужчину. Здоровье короля, подорванное ужасами и тяготами его заключения в замке Зенды, вскоре совсем ослабло. Конечно, как всякий монарх, он ездил на охоту и даже в какой-то мере пытался сам держать бразды правления. Но со дня своего освобождения он стал мрачным инвалидом, совсем не похожим на того веселого и жизнелюбивого принца, которого злодеи Майкла схватили в охотничьем домике. И это не все. Со временем благодарность и восхищение, поначалу испытываемые им к мистеру Рассендиллу, начали сходить на нет. Король все чаще стал размышлять о том, что происходило во время его пленения, ощущая не только страх перед Рупертом Гентцау, заставившим его страдать, но и безумную ревность к мистеру Рассендиллу. Рудольф разыгрывал из себя героя, покуда король лежал беспомощный, его двойник совершал великие подвиги, а народ приписал их несчастному пленнику; и теперь лавры Рудольфа венчают хмурое чело монарха. Королю хватало благородства возмущаться присвоенной славой, но не было сил стойко переносить ее. Ненавистное сравнение с Рудольфом не давало ему покоя. Запт без обиняков говорил королю, что Рудольф сделал то и это, как удачно он проводил ту или иную политику, устранив такую-то проблему. Королю не оставалось ничего другого, как следовать по пути, проложенному для него Рудольфом. Имя мистера Рассендилла редко слетало с губ королевы, но если она говорила о нем, то так, как говорят о великом умершем, способном даже тенью своего имени посрамить всех живых. Я не верю, что король догадывался о чувствах, которые его супруга старательно скрывала, но ему становилось не по себе, когда имя Рудольфа упоминал Запт или я, а из уст королевы он и вовсе не мог его слышать. Я видел, как король терял самообладание при одном звуке этого имени.

Терзаемый ревностью государь постоянно требовал от королевы доказательств любви. Как правило, она повиновалась из жалости и чувства долга, но, будучи всего лишь человеком и женщиной с темпераментом, порой невольно проявляла холодность, которую фантазия больного мужа превращала в непростительное оскорбление. Таким образом, супруги все сильнее отдалялись друг от друга: король был одинок в своих недугах и подозрениях, а королева – в горестях и воспоминаниях. У них не было ребенка, который мог бы перебросить мост над пропастью между ними, и хотя Флавия оставалась королевой и супругой короля, она становилась для него почти чужой.

Королева прожила эти три года хуже, чем во вдовстве. Лишь раз в год она посылала три слова человеку, которого на самом деле любила, и получала три слова в ответ. Но однажды силы покинули ее. Произошла нелицеприятная сцена, когда король, сварливо распекая жену из-за какой-то мелочи – повод ускользнул из моей памяти, – употребил в присутствии других слова, которые она не могла бы вынести с достоинством даже наедине. Мы с Заптом были там, и маленькие глазки полковника гневно сверкали. Я слышал, как он пробормотал: «С удовольствием заткнул бы ему глотку!» Капризы короля были уже чересчур даже для его верного слуги.

Этот эпизод, о котором я больше не буду упоминать, случился за день или два до того, как я должен был отправиться на встречу с мистером Рассендиллом. На сей раз нам предстояло увидеться в Винтенберге, так как год назад меня узнали в Дрездене, и Винтенберг, будучи маленьким городком, куда редко наведываются случайные посетители, казался безопаснее других. Хорошо помню, как через несколько часов после разговора с королем королева позвала меня в свою комнату. Она стояла у стола, на котором была коробка, где, как я хорошо знал, находились алая роза и письмо. Без предисловий королева приступила к своему поручению.

– Я должна была написать ему! – воскликнула она. – Фриц, друг мой, доставьте это письмо и привезите ответ. Я знаю, что не права, но я так истосковалась. Это в последний раз. Я должна проститься и получить его прощальный привет. Сделайте это для меня, Фриц!

По ее покрасневшему лицу катились слезы. Я склонил голову и поцеловал ей руку.

– С Божьей помощью я благополучно доставлю письмо и ответ.

– И расскажете мне, как он выглядит. Посмотрите на него внимательно, Фриц. Кажется ли он здоровым и счастливым? Заставьте его губы улыбаться, а глаза блестеть. Когда будете говорить обо мне, убедитесь, что он все еще любит меня… Но не говорите ему, что я просила вас об этом. Он бы огорчился, если бы я сомневалась в его любви. Я не сомневаюсь, но все-таки запомните, как он выглядит, когда вы будете говорить обо мне, ладно, Фриц? Вот письмо.

Королева поцеловала конверт и вручила мне. Потом она добавила тысячу предупреждений о том, как я должен везти послание и вернуться с ответом, избегая малейшего риска, напомнив, что моя жена Хельга любит меня так же сильно, как королева могла бы любить своего супруга, будь небеса к ней чуть добрее.

– Почти так же сильно, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы.

Королева не верила, что какая-нибудь женщина способна на такую же сильную любовь, как она.

Покинув королеву, я пошел готовиться к поездке. Обычно я брал с собой только одного слугу, причем каждый раз другого. Никто из них не знал, что я встречался с мистером Рассендиллом, – они считали, что я езжу по личным делам, поскольку именно под этим предлогом я просил у короля отпуск. На сей раз я решил взять молодого швейцарца, который поступил ко мне в услужение всего несколько недель назад. Его звали Бауэр – он казался глуповатым, но честным парнем.

У Бауэра были отличные рекомендации, и я без колебаний нанял его. Сейчас я выбрал его в спутники главным образом потому, что он иностранец и, следовательно, едва ли по возвращении будет сплетничать с другими слугами. Я не претендую на звание мудреца, поэтому признаюсь, что с раздражением вспоминаю, как этот толстый, простодушный на вид парень обвел меня вокруг пальца. Руперт знал, что год назад я встречался с мистером Рассендиллом в Дрездене. Его шпионы следили за всем происходящим в Штрельзау. Снабдив Бауэра подобающими рекомендациями, Руперт подослал его ко мне в надежде узнать что-нибудь полезное. Едва ли граф фон Гентцау рассчитывал, что я возьму швейцарца с собой в Винтенберг – это была случайная удача, которая порой сопутствует умным заговорщикам.

Явившись к королю за разрешением на отпуск, я застал его сидящим нахохлившись в кресле у камина. День был не холодный, но сырость зендской темницы, казалось, навечно застряла у него в костях. Моя просьба тотчас рассердила государя, и он стал придирчиво расспрашивать меня о причине моей поездки. Я, по возможности, постарался удовлетворить королевское любопытство, но не мог справиться с его дурным настроением. Стыдясь своей недавней вспышки и желая оправдаться перед самим собой, он проворчал: