Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

Секретарь и коллега Бловица, Уоллес, находились уже в купе. Когда ровно в половине первого мы тронулись, Бловиц приказал секретарю открыть блокнот, сложил пухлые ручки на брюшке, прикрыл глаза и с полчаса диктовал текст. Это все была несусветная лабуда, сплошь на немецком, с проскакивающей время от времени французской или английской, в порядке пояснения, фразой, а он даже не запнулся. Один раз, когда поезд совершил неожиданную остановку и нас всех едва не сбросило с мест, Стефан продолжал диктовку. Закончив, он свесил голову, как китайский болванчик, и моментально понизился в сон. Я не могу припомнить равных этому человеку по силе воли и концентрации.

Бловиц как в воду глядел: в поезде ехали и другие журналисты. Уоллес заметил в соседнем вагоне двух немцев и итальянца, но, когда один из них попытался заглянуть в наше купе, я послал его куда подальше, и нас оставили в покое. Они ходили за нами по пятам во время остановки на обед в Кельне, но мы оставили их с носом, вернувшись к поезду поодиночке, заставив их разделиться: один пошел за Бловицем, второй за мной, третий — за секретарем. Оставшийся без пригляда Уоллес шмыгнул в уборную, неся за пазухой договор с преамбулой и всем прочим, и просидел там до времени отправления поезда на Брюссель, откуда ему и предстояло телеграфировать статью в Лондон. Уоллес выразил сомнение, согласятся ли бельгийцы передать такой большой документ. В случае затруднений Бловиц посоветовал подойти к суперинтенданту и сказать, что «Таймс» намеревается использовать их линию для ежедневной пересылки новостей в Лондон (с соответствующей оплатой), и это сообщение является проверочным. Естественно, если брюссельцев это предложение не интересует, ну... дальше можно не продолжать.

И вот на следующее утро, в субботу 13 июля 1878 года, накануне момента, когда ведущие государственные мужи Европы должны были торжественно скрепить трактат подписями, Отто Бисмарк в состоянии, близком к апоплексии, взирал на телеграмму из Лондона, известившую его, что все шестьдесят четыре статьи с преамбулой и т.д. опубликованы в дневном номере «Таймс» — в переводе на английский. Только и разговоров было, что об этой сенсации! Когда я пытался высвободиться из жарких объятий Бловица в Париже, наш герой буквально раздувался от славы, самодовольства и благодарности. Я тоже в накладе не остался. Не каждый день ты принимаешь участие в одном из величайших журналистских предприятий, и когда сейчас я наблюдаю какого-нибудь ворчуна, кряхтящего, разрезая свежую «Таймс», а потом сетующего на отсутствие интересных новостей во всем номере, говорю про себя: «Знал бы ты, сынок, что стоит за этими статейками, которые ты получаешь на блюдечке». Единственное, о чем я жалел на пути в Лондон, так это что не попрощался должным образом с Каприз — ради этой девчонки стоило ввязаться в эту историю, не говоря уж о хвосте, накрученном Отто, и я с нежной улыбкой вспоминал «Панч» и прозрачный шелк, облекающий тело шикарной гурии на фоне залитого светом окна... Что ж, подчас не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

На случай, если вы не знаете, великий Берлинский мир был заключен ко всеобщему удовлетворению — по крайней мере, до поры. «Великую Болгарию» разрезали надвое; Румыния, с удовольствием спешу сообщить, обрела независимость; Австрия получила право на оккупацию Боснии и Герцеговины (на мой взгляд, желать этого мог только идиот, но я ведь не император Франц-Иосиф); Россия получила Бессарабию (понятия не имею, где она там находится); турки сохранили — в большей или меньшей степени — статус балканской державы; мы же, по какому-то причудливому росчерку пера, отхватили Кипр (этот Д`Израэли все-таки не дурак, хотя и наряжается как «перламутровый король» [826]). Некоторое время бродили слухи (правду говорю, хотите верьте, хотите нет), что на трон Болгарии намереваются пригласить моего старого приятеля, американского генерала Уильяма Текумсе Шермана, но дальше разговоров так и не пошло. А жаль — это такой тип дикаря, который подошел бы болгарам как два сапога пара.

Короче говоря, было достигнуто, как это называется в дипломатических кругах, «равновесие», и все сходились на том, что решающая подача на счету Бисмарка («Хох! Хох! И «Он такой славный парень!»). Так что ему впору было праздновать, но — я тогда об этом не догадывался, да и сейчас правда известна нескольким людям наперечет — со времени конгресса дорогим Отто овладела мания. Это святая правда: мерзавец места не находил при мысли, что коротышка Бловиц обвел его вокруг пальца, а он даже не понимает, как.

Удивительно, не правда ли? Величайший государственный деятель своего века, установивший на целое поколение мир в Европе, оказался в течение многих лет одержим пустячной идеей. Может статься, он расценил это как урон своему достоинству, или виной всему его мелочность, но Железный канцлер спокойно спать не мог, не выяснив, как именно Бловиц раздобыл договор. Откуда мне все это известно, спросите вы? Что ж, как раз об этом я и собираюсь поведать. И я не вполне убежден, что мания Бисмарка (ибо она всему причиной) оказалась самой причудливой частью обрушившегося на меня пять лет спустя приключения, началось которое со встречи с Грантом и Макмагоном, фотографии Каприз и Берлинского конгресса [827].

Беда с репутацией вроде моей заключается в том, что ей приходится соответствовать. Это дьявольски нечестно. Возьмите какого-нибудь генерала Бинкса или полковника Снукса, настоящего вояку-остолопа, храброго как черт, жадного до славы, с ослиным упрямством честно исполнявшего свой долг в полудюжине кампаний, но ни разу не попавшего в поле зрения публики. Наконец, он заканчивает безвестную службу и удаляется на покой в Челтенхэм, заработав пару ранений и достаточно монет, чтобы оплатить членские взносы клуба и карточные долги своей мэм-сагиб. Он посылает юного Адольфуса к частному педагогу, поскольку именно этой дорогой следовал Веллингтон, и задает взбучку пьяному бездельнику, запустившему сад в «Рамильи», «Катр-Бра» или именем какого еще сражения ему взбрендит поименовать свою чертову виллу. Так живут Снукс или Бинкс, «в трудах полезных двигаясь к могиле» [828], и никому нет дела.

Другое дело Флэши, прирожденный трус и бездельник, втянутый в те же самые походы и битвы против собственной воли, перепуганный до потери рассудка, норовящий улизнуть, поджимающий хвост, спасающий шкуру с помощью предательства и прячась за спинами достойных людей, но выбравшийся изо всех переделок — благодаря слепому везению и крепким мышцам ног — с крестом Виктории на груди, списком иностранных наград длинным, как перечень преступлений Райли, солидным капитальцем в банке, а также славным именем, ставшим притчей во языцех всей империи. Ну и что же, старина Флэши, — скажете вы, — неужели это не справедливая компенсация за пережитые тобой нечеловеческие ужасы? Не стоит забывать, что по пути тебе удается подцепить столько красоток, что хватит до отказа набить бараки в Челси, да еще и Олдершот впридачу. И заполучить Элспет, самую незаслуженную награду из всех.