Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

Я принялся утешать ее: снял цепь, усадил в ванну и нежно намылил с ног до головы, шепча на ушко комплименты. На такие вещи у меня рука набита — школа королевы Ранавалуны, так сказать, — и вскоре площадные ругательства уступили место томным вздохам и стонам, глаза ее закрылись, ротик затрепетал, и когда я намекнул, что не прочь разделить с ней ванну, она ответила с энтузиазмом, способным посрамить бедных кашмирских шлюх, так славно искупавших меня в Лахоре в ту ночь, когда рухнул потолок [816]. Да, мне довелось побывать за свою жизнь в нескольких любопытных местечках, но не упомню ничего приятнее Берлина с очаровательной русалкой, делающий вид, что никакого Шовел-оффа не существует и в помине и с полом в ванной, по колено покрытой мыльной пеной. Бог знает, что сказала наутро горничная.

Маленькое приключение безмерно вдохновило Каприз, и ко времени, когда мы, обсохнув и подремав малость, приступили к раннему завтраку из кофе и булочек, она обрела прежнюю жизнерадостность и даже потешалась над шуваловскими амурными причудами. Первый рапорт Бловицу получился коротким, поскольку Лихой Казак был слишком одержим похотью, чтобы много болтать. Но приценившись к нему, мамзель выразила уверенность, что со временем он заговорит как миленький.

— Пустой болван, mais pompeux [817], и себе на уме, — гласил очаровательный вердикт. — А еще сгорающий от зависти к своему начальнику, князю Горчакову. — Француженка закатила глаза. — Я воспользуюсь этим ключиком, и он выложит все, что знает!

В этом я не сомневался. Попробовав ее лично и пометив в классификации Флэши как «А1» [818], я тем не менее не был уверен, что ей удастся удержать его возле себя в течение всего конгресса — тот ведь продлился целый месяц, как вам известно. Но будь я проклят, если ей не удалось. Не то чтобы он седлал ее каждую ночь, сами понимаете, но чаще да, чем нет. Тешила ли она его постоянными переменами, играя то «Красу Гарема» то «Гретхен с Плетью», или искушала разного вида джемами, сказать не берусь. Но ей удавалось поддерживать в нем пламя. Я тоже получал свой рацион Каприз, а главное, план Бловица работал как часы. Каждый день он входил в «Кайзерхоф», когда я поглощал ланч на другой стороне зала; мы ни разу не обменялись даже взглядом, но на выходе каждый нацеплял цилиндр другого.

Однажды нам пришлось пережить тревогу — какой-то идиот из обедавших взял по ошибке мою шляпу с зашитым в нее донесением мамзель. Первой мыслью было: «О боже, мы засыпались!», — и я готовился было уже сверкнуть пятками, как заметил, что в дело вмешался Бловиц. Вместо того, чтобы вскочить с воплем: «Ah, voleur! Rendez le chapeau!» [819], — чего естественно было ожидать от богемского лягушатника, журналист преспокойно отрядил в погоню лакея, и рассыпавшийся в извинениях господин вернул мой головной убор на место. При этом ко мне или Бловицу не было привлечено ни малейшего внимания. Мое мнение о жирном коротышке Стефане поднялось еще на один пункт — он проявил себя хладнокровным и даже — так мне показалось, — бесшабашным.

Конгресс клонился к середине, и другие корреспонденты пребывали вне себя из-за абсолютного отсутствия новостей о тайных заседаниях, когда Бловиц приоткрыл завесу секретности, обнародовав сведения, полученные явно из первых рук. Горчаков произнес за закрытыми дверями речь, а два дня спустя в «Таймс» появилось краткое изложение оной. Дипломатический Берлин мигом встал на уши: откуда произошла утечка? Именно тогда Бисмарк, рассматривавший этот прокол как личное оскорбление, заглянул под стол в поисках затаившегося Бловица. Ярость канцлера перешла всякие границы, когда вскоре после того «Таймс» опубликовала новость, что Д`Израэли намеревался покинуть Берлин из-за возникших по одному вопросу разногласий, но в итоге все-таки решил остаться.

Естественно, болтуном в обоих случаях выступал Шувалов — об этом я узнал от Каприз, передававшей благую весть Бловицу посредством моего цилиндра. Я опасался, не догадается ли Шовел-офф, что его доят, но Каприз отмахивалась со своим любимым «пуфф!» — граф слишком туп и влюблен, чтобы соображать, о чем лепечет после устроенной ею скачки. А главное, говорила она, Стефан знает, что делает.

И не ошибалась. Старый лис, как и прочие писаки, стремился взять интервью у Бисмарка — и после статейки про Диззи его получил, чтоб мне провалиться! Отто, как понимаете, был озадачен тем, что его драгоценный конгресс трещит по швам, и пригласил Бловица на обед в надежде выведать про источник информации. Пустая затея. Наш Стефан унес с собой пятичасовое интервью, оставив Железного канцлера с носом и в состоянии, достойном смирительной рубашки. «Таймс» опять оказалась на коне, а остальной газетной братии оставалось только скребыхать зубами.

Не говоря уж о стараниях подпортить аппетит Бисмарку и сладких послеобеденных часах в обществе Каприз (мы отменили наши ночные встречи и она передавала мне донесения по утрам), я пребывал в прекрасном расположении духа и дефилировал по городу в поисках развлечений. И в конце концов сыскал, когда случай надоумил меня пройтись мимо зала заседаний конгресса на Вильгельм-штрассе, где я нос к носу столкнулся не с кем иным, как с дражайшим Отто. Он в обществе переносчиков бумаг и прочих рептилий спускался по ступенькам к экипажу, и на один леденящий кровь миг взгляды наши пересеклись, чего не случалось уже тридцать лет спустя с того дня в Тарленхайме, когда мерзавец вовлек ничего не подозревающего англичанина в смертельно опасный штракенцеский заговор. Я ни за что не узнал бы его, не мелькай эта рожа на страницах газет, потому как некогда юный скандинавский бог превратился в обрюзгшего старого хрыча с двойным подбородком и головой, росшей, казалось, непосредственно из воротника, лишившись всех выгод шеи. Долгую секунду Бисмарк смотрел на меня, и мне подумалось: «Проклятье, узнал!» Но поскольку делать было нечего, я едва не воскликнул: «Отто, старина, привет! Как поживаешь? Никого больше не утопил из датской королевской фамилии?» Находит на меня временами подобное безумие. Слава богу, я сдержался и вместо этого приподнял свою шляпу. Он нахмурился, но поступил аналогично и миг спустя уже взобрался в карету, а я зашагал прочь в намерении пропустить галлончик-другой бренди. Хорошенькую же встряску устроил мне Отто. Впрочем, как всегда. Опасный тип этот Бисмарк; плохой человек.

С тех пор я стороной обходил правительственные заведения, и к последней неделе конгресса мне все чертовски наскучило, даже Каприз. Когда однажды, стуча в ее дверь, я представил себе, как за ней меня встречает Элспет, белокурая и прекрасная, то понял, что пора собираться домой. Самое интересное, порви я тогда с этим делом, ничего не изменилось бы, так как Бловиц не нуждался уже в донесениях мамзель, хотя ежедневный обмен шляпами в «Кайзерхофе» продолжался.