Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

Это проливало свет на один момент.

— Значит, прошлой ночью вы играли в свою игру! Бисмарк не имеет к ней отношения?

Он уставился на меня.

— К нашей доблестной попытке свернуть шею Францу-Иосифу? Боже правый, нет! Как вы могли подумать такое о нашем добром канцлере! — Виллем потешался над моим удивлением. — Вижу, мне стоит объясниться. Два месяца назад «Хольнуп» прознал, что Ф-И отправляется в Ишльбез обычной свиты и будет представлять собой отличную мишень для покушения. Была разработана схема ночного штурма резиденции, но Бисмарк пронюхал об этих замыслах через своего шпиона в совете «Хольнупа» и придумал гениальный план охраны императора, о котором мы с Кральтой вам и поведали. Чего не знал Отто, поручая его выполнение мне, доверенному своему агенту, — сообщает Билл задорно, — что я — внучатый племянник Лайоша Кошута и с детства состою в «Хольнупе». Как и того, что, избрав меня для охраны своего драгоценного придурка, он практически сыграл на нас, преподнеся на блюдечке золотой шанс, о котором каждый венгерский патриот мечтает уже десять лет. Можете не сомневаться, что мы вычислили шпиона в нашем совете, и держим его в строжайшей изоляции... до поры.

Он замолк, и на миг маска балагура спала с него, словно плащ. Мальчишеское лицо посерьезнело, а глаза устремились вдаль, когда Штарнберг проговорил чуть слышно:

— А ведь мы были так близко. Еще миг, ну, несколько секунд... и был бы нанесен удар, который навсегда избавил бы Венгрию от Габсбургов. Хольнуп... хольнупутан [932]!

Он глубоко вздохнул и медленно расцепил руки. А потом снова стал самим собой, с шутливым упреком кивнув мне.

— Знаете, вы и в самом деле оказались чудовищным неудобством.

Почему-то, вопреки всем моим страхам, эти слова взбесили меня.

— Потому что удержал вас от убийства? Ха, чертов дурак, тем самым я, скорее всего, спас вам жизнь! Бисмарку нужны не только ваши шары, но и шея!

Виллем с жалостью посмотрел на меня.

— Эх, маловерный! Неужели вы держите меня за придурка? Все было продумано: как только Ф-И сыграет в ящик, мы по-тихому выманиваем вас из дома, хорошенько прикладываем по голове и кладем рядом с императорским трупом с окровавленным ножом в руке, предоставив давать разъяснения, как очнетесь.

Он с удовлетворением наблюдал за отразившимся на моем лице диким ужасом.

— Австрийцы обязательно вздернули бы вас — если только не прикончили на месте. И разве не понятно, что я оправдался бы перед Бисмарком, напирая на то, что вовлечь вас было не моей идеей, что вы впали в бешенство берсерка, оказались вдруг сторонником «Хольнупа» или прирезали Ф-И из ревности к красотке Сисси. Или еще что угодно... Ему пришлось бы проглотить. Не говоря о том, что это беспокоило бы его меньше всего в тот миг, когда псы войны спущены с поводков, все клянут коварный Альбион, как обычно, а Гладстона сражает апоплексический удар.

Штарнберг пожал плечами и добавил:

— Что ж, искусные планы...

Как там выразился молодой Хокинс в своей книжке: «Не сомневаюсь, пока вы ходите по земле, трон ада пустует»? Сказано было про вымышленный образ, списанный с Руди фон Штарнберга, но даже еще лучше это подходит к его жутком сыну, сидящему сейчас передо мной и покуривающему свою проклятую сигаретку [933]. Быть может, конечно, Виллем сошел с ума... Но зачем он притащил меня сюда, в эту чертову пещеру? Это бессмысленно, потому что если я нужен им мертвым, то проще было сделать это во время схватки в усадьбе. Неужели расположение его непритворно, и он действительно не собирается причинять мне вреда? После того, что я видел и слышал? Нет, мерзкий ублюдок приволок меня сюда, чтобы покуражиться... Билл, верно, прочитал мои мысли.

— Хотите спросить, что дальше? — говорит он. — Трудный вопрос, Гарри, чертовски трудный... Проблема в том, что вы мне нравитесь, хоть даже и порушили мои планы. На самом деле даже еще сильнее. И случившееся — просто один неудачный ход в большой игре. Так или иначе, но я достану Франца-Иосифа, и ждать этого недолго. Поверьте на слово. И тогда... тогда все будет прекрасно, и Венгрия станет свободной страной. Но это все так, к слову.

Штарнберг снова уселся на ящик, и стал пускать колечки дыма, наблюдая, как они замирают в неподвижном воздухе пещеры. По хребту у меня побежали мурашки.

— Проблема в том, что хотя вы пришлись мне по нраву, как и моему сатрапу тогда, и я предпочел бы, чтобы мы пожали друг другу руки и расстались друзьями... — и чтоб мне провалиться, если голос его не звучал искренне, — но вы слишком много знаете. Прежде всего, вчерашнее происшествие для властей — большая загадка. Что известно людям Франца-Иосифа? Что кто-то пытался проникнуть в дом — свидетельством тому служат взломанная дверь и убитый часовой. И что это дело рук «Хольнупа» — помимо Гюнтера вторым погибшим был мадьяр, известный революционер. И что мы с вами имеем некое отношение к этому делу. Ну и? При всех их подозрениях австрийцам не удастся доказать ни единого обвинения против меня или вас, если только мы не окажемся так глупы, что попадемся им в лапы в ближайшие день-два, когда след еще свеж, а ярость не улеглась. По прошествии же времени они будут рады забыть про нас и постараются сохранить все это некрасивое дело в секрете. Понимаете?

Я понимал прекрасно, и мне очень не нравилось зловещее значение, которое он вкладывал в свое «вы слишком много знаете».

— Вот почему я намерен залечь до поры в Италии, — продолжает Виллем, — и лишь потом явиться на глаза к Бисмарку, у которого не будет ни малейшего повода заподозрить меня. Au contraire [934], канцлер встретит своего агента с распростертыми объятиями! Ведь по сути вещей его хитроумный план сработал лучше некуда, так ведь? — Билл, сверкнув глазами, подался вперед. — «Хольнуп» нанес удар, промахнулся, потеряв двоих бойцов! «Браво, Штарнберг и Флэши! — воскликнет Отто. — Я сам не справился бы лучше!». Так он склонен будет думать... и я не намерен его разубеждать. А если спросит, почему мы не остались пожать заслуженные лавры, я отвечу, что почел за лучшее скромно исчезнуть. О, он проглотит. Но... — тут Виллем мрачно покачал головой, — предположим, что вы расскажите ему правдивую историю о событиях последней ночи, а? Я окажусь в затруднении, Гарри, ох в каком затруднении...

— Но я не скажу ни слова! — вырвалось у меня с такой силой, что по пещере запрыгало эхо. — Никогда, клянусь! Ей-богу, ни слова! Мне даже и в голову не придет, да и с какой стати? Вы не верите, что я буду...

— Так вы заявляете в Зальцкаммергуте, — прерывает он меня. — Но в безопасности — в Лондоне или Париже? Кто знает? Ну хорошо, вы храните молчание — но я уверен, что если австрийская полиция сцапает вас прежде, чем вам удастся улизнуть из страны, вы заговорите как миленький. А у вас нет ни единого шанса ускользнуть.