Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

— Это почему? Если вы собираетесь в Италию, мы можем...

— Я могу, вы — нет. У меня наверху лошадь и я знаю местность. Но не стану рисковать, беря пассажира. Простите, старина, — произносит с мужественным сочувствием в голосе этот лицемерный пес, — но мой путь лежит вверх... а ваш — вниз.

И он указал куда-то за меня, в сторону разлома.

— Вы не можете так говорить! Боже, Штарнберг... Виллем! Клянусь, я буду молчать! Слово чести! Господи, парень, да кто мне поверит, даже если я окажусь так глуп, что проболтаюсь? Бисмарк? Вы прекрасно знаете, что нет — эта свинья никогда не доверяла мне! И зачем мне стучать австриякам? Сами ведь утверждаете, что им ничего не доказать! И мне вполне по силам объяснить, почему я исчез ночью из резиденции: не знаю пока точно, что я скажу, но легко наплету что-нибудь про то, как «Хольнуп» похитил меня или еще...

— Уверен, что вы справитесь, — кивает Билл. — Но станете ли вы врать, если правда поможет спасти вам свою шкуру? Сомневаюсь. Я бы не стал.

Он замолчал, погрузившись в раздумья.

— Помимо прочего, есть еще одна причина, по которой я не выпущу вас... живым, даже если был бы уверен, что вы не станете болтать.

— Бог мой, и что это за причина?

Некоторое время Штарнберг сидел, хмурясь и улыбаясь одновременно, потом отбросил окурок, встал, сделал несколько неспешных шагов и повернулся ко мне. Вид у него был задумчивый.

— Долг чести, так, пожалуй, можно это назвать. Я чувствую себя обязанным перед отцом.

Заметив, что я недоуменно вытаращился, он продолжил:

— Как я уже говорил, мне неизвестно, что вы с ним делали в Штракенце много лет назад. Какая-нибудь затея Отто Бисмарка, не так ли? Что я знаю, так это то, что вы сошлись под конец клинок к клинку в каком-то замке. И не было конца сожалениям моего сатрапа, что дело не дошло a l`outrance [935]. Не знаю уж, что там было между вами, но хотел бы я получать соверен за каждый раз, когда старик говорил: «Единственное, чего я хотел, так это покончить с Флэшменом! Это был сильный фехтовальщик, знающий все грязные уловки, но я был лучше. Эх, если бы только мне удалось разделаться с ним!» Вот собственные его слова.

Виллем повернулся и порылся в куче вещей, сваленных у входа в туннель, а когда обернулся снова, в каждой руке у него было по обнаженной сабле. Узкие лезвия зловеще поблескивали в тусклом свете, сочившемся через разлом в верхушке пещеры.

— Поэтому я чувствую себя обязанным закончить это дело за него.

— Но... но... — я пытался вымолвить хоть слово. — Это безумие! Бога ради, приятель, какая в этом нужда? Я же сказал, что не пророню ни слова! Буду нем как могила...

— Золотые слова! — восклицает он. — Я сам не сказал бы лучше! А коли речь зашла о могилах, то можно ли представить более величественный мавзолей? — Его сабля описала круг, указывая на мрачную обстановку пещеры. — Чистая готика, верно? Ах, да заткнитесь вы! Не надо потчевать меня баснями, что не скажете ничего ищейкам, если те сцапают вас. Потому что это ложь и нам обоим это известно. Да и в любом случае не важно — я делаю это из сыновней почтительности.

Просунув саблю между моих лодыжек, он перерезал веревку.

— Можете попрыгать, как ягненок, и поразмяться перед дракой. Вы же у нас проворный Гарри, ага? Проворство вам понадобится, обещаю.

— Что за бред! — Я с трудом выбрался из койки. — Я вам не верю! Это же безумие! Я же пообещал, что не стану болтать, ну?

Сделав нетвердый шаг, я споткнулся и кувырнулся на пол.

— Черт, развяжите мне руки и выслушайте, идиот! Ваш папаша не одобрил бы такого: мы с ним, с Руди, были приятелями, черт, товарищами! Сами говорите, что он был расположен ко мне...

— Верно. А еще советовал пристрелить вас, как только увижу. Так что можете считать себя везунчиком. Ну же, еще шажок!

Штарнберг врезал мне саблей плашмя по окороку и я, чертыхаясь, снова поднялся.

— Сейчас я освобожу вам кисти, дам минуту поразмять их, после чего вы подбираете саблю. — С этими словами он бросает одну на койку. — И мы продолжим с того места, на котором вы с сатрапом тогда прервались, дошло?

— Черта с два! Я не стану! Побойтесь Бога, приятель, какой в этом смысл? Я ведь не сделал вам ничего дурного... Даже не пытался провалить ваш треклятый заговор...

— Ничего, разве что едва не перерезали яремную вену. Но я не ставлю вам это в вину. Издержки производства.

И он приставил острие к моей груди.

— Приступим.

— Я не буду драться, говорю же! — едва не плача, взвыл я. — Вы не заставите меня!

— Это точно, — кивает Виллем. — Так же как не смогу проткнуть безоружного, да? — Улыбочка его сделалась хищной. — Можете убеждать себя, хотя стоит вам сделать шаг в этом направлении...

Он стал оттеснять меня назад, вдоль рельсов. Мне поневоле пришлось пятиться, ноя, умоляя и проклиная его по пути.

— Мимо тележки, пожалуйста, — скомандовал Билл, после чего взял меня за плечо, развернул и ухватил за связанные кисти. — «Буйволы» [936] стой: раз, два! Не собираетесь же вы упасть и разбиться? Пока...

Я едва не рухнул в обморок. Мы оказались на самом краю разлома, где заканчивались пути, и я смотрел в узкий провал, гладкие стены которого были различимы только на несколько ярдов, чтобы затем исчезнуть в черном небытие. Со сжавшимся в комок желудком я забалансировал на краю и попытался податься прочь от жуткой бездны, но Виллем, гнусно хихикая за спиной, железной хваткой вцепился мне в плечо.

— Подходящий склеп для солдата, да? Вот куда отправится ваша бренная оболочка, когда вы ее сбросите. Не могу сказать, насколько там глубоко, но похоже, что стены на некотором расстоянии внизу сужаются, как в славных французских oubliettes [937], так что вы, наверное, скоро застрянете. Но вам, мертвому, будет уже все равно. С другой стороны, если не хотите драться, можете прыгнуть туда живым и проверить, сколько протянет зажатый между камней человек.

В этот миг я сломался. Ужас, веющий от зияющего провала, мысли о полете во тьму, о камне, сдирающем кожу, о том, как висишь между стиснувшими тебя стенами, беспомощный и жалкий, обреченный умирать по капле, гнить заживо в утробе земли... Я заверещал, умоляя о пощаде, обещая молчать, затрепыхался, как безумный. Наконец он отпустил меня, и я рухнул на колени, фонтанируя слезами и прося смилостивиться надо мной, суля целое состояние. Виллем слушал, несколько сбитый с толку, потом расхохотался, как чокнутый.

— Слов нет! — говорит. — Вот он, гамбит Флэшмена — пресмыкаться и скулить, и нанести удар, едва противник расслабится! Разве я не сказал, что сатрап предупреждал меня быть настороже, едва вы начнете показывать белое перо [938]? Грубо сработано, Гарри, не выйдет. Я вас насквозь вижу. Кроме того, мой арсенал трюков не уступит вашему.

— На помощь! — взревел я. — Убивают! Отпусти меня, грязная скотина, жестокий ублюдок! Я же буду нем как рыба, идиот ты несчастный, я же обещал! О, прошу, Штарнберг... Виллем, Билл! Отпустите меня, и я никому не скажу! На помощь!